- УТРЕННЯЯ ЗВЕЗДА и ВЕЧЕРНЯЯ

http://ficbook.net/readfic/697589

Путь двойных звёзд

Каждый скажет, что леди Галадриэль – прекрасна.
Ее глаза – серебряные звезды, а волосы – золотой водопад.
Ее наследственная, древняя гордость видна во всем: в изгибе губ, в изяществе сильных рук, в осанке и каждом повороте мраморно-белого тела, скрытого под складками легких и светлых одежд.
Ее любили многие, но она не принадлежала никому. Ни брату, ни мужу, ни другу. Она отдавала себя другим, но никогда – до конца. Она всегда оставалась свободна.
И она одинока теперь.
Она – Владычица своих лесов и своей памяти. Памяти – даже в большей степени.
Поэты сравнивают ее со статуей: статуей из вечного льда вершин Карадраса. Уже не живая женщина – символ уходящего прошлого. Царственно прекрасный и древний символ.
И никто не знает, чего на самом деле желает леди Галадриэль. Может быть, ничего больше. Она сама склонна иногда думать так.
Она привыкла, и даже не ждет.
Тем более не ждет, что ее поймет столь юная внучка.
Та – другая. Дочь ее дочери, плоть от плоти – но почему-то владычица Лориэна смотрит на нее и не может отвести глаз. Как заколдованная, только вот ей известно, что среди женщин эльфов нет чародеек искуснее, чем она сама. Это не чары. Это иное.
А юная Арвен прекрасна.
Ее волосы – черный, звездами вытканный шелк, а глаза – серебряные озера.
В ее походке, жестах, чертах гордость уравновешена со смиренностью, в ней смешалось лучшее, что могла дать кровь различных народов. Ее одежды темны, и она легка в них, свободна, как дух лесов.
Ее любят нежно и осторожно, издалека. Она сама еще не знает любви; но она мудра, и ведает жалость.
Она – дочь правителя Ривенделла и дочь настоящей эпохи. Другая жизнь знакома ей только по песням.
Поэты сравнивают ее с Лютиэн, покинувшей их в незапамятные времена. Она живой символ для эльфов Средиземья.
И ей самой тоже необходимо что-то. Она ждет того, чтобы тихие сумерки ее нежной души озарились яростным светом.
Чтобы она сама однажды смогла стать звездой.
Понять стремление молодого сердца легко, даже если оно бьется спокойней, чем билось когда-то собственное. Ведь Арвен совсем иная, несхожая. Но ожидания просыпаются, сердце бьется, и Владычице беспокойно от этих мыслей, как не было давно.
Словно между ними протянута нить – иная, чем нить родства.
Дочь Галадриэли всегда была больше похожа на своего отца, чем на мать. Но дело не в крови. Не в чарах.
Может быть, в том, что иногда Галадриэль не успевает отвести внимательного взгляда от внучки, и та отвечает своим. Серые глаза смотрят в серые, звезды отражаются в водах озера. Между ними нет страха и нет границы.
Если взглянуть на небо, то можно увидеть особые звезды, так говорят мудрые, наблюдающие за высокими небесами множество лет. Одна звезда горит в тени другой, они рядом на небе. Зрение смертных не различает их. Но они различны.
Владычице кажется, что они становятся схожи с такими звездами, когда дочь ее дочери вновь появляется в Лориэне.
Каждый скажет, что леди Галадриэль – прекрасна, и прекрасна юная Арвен.
Женщина влечет красотой мужчин, так идет от начала времен. Но Арвен – не мужчина, и даже не дева-муж. А Галадриэль давно не использует прозвание юности. Женщина напротив женщины, и красота каждой не властна над сердцем другой.
Остается правда.
Остается то, что нужно обеим – и то, что обе способны дать.

 
                                                                                                                                             АРВИН ср. с ЗАРЯВИН

***
Давно зашло солнце, и в ясном небе над Лориэном вспыхивали звезды – одна за одной. Известно, что у каждой звезды – свой час.
Есть час у звезды, что зовется Звездой Надежды, и у других звезд, память о которых возвращает ко временам печали.
Владычица Лориэна стояла на невысоком холме, глядя вверх, на всё множество этих звезд, и думала о том, похожа или не похожа на них.
Она не говорила ни слова, и безмолвен был лес вокруг. Безмолвен и темен, и душа Галадриэли молчала тоже, словно в ожидании чего-то. Но даже милосердия сумерек эта душа не знала почти никогда, или, скорее, очень давно.
Так прошли долгие ночные часы, за которые Владычица даже не двинулась с места, словно действительно превратившись на время в статую – или в маяк.
– Я не помешаю тебе, моя госпожа? - мелодичный голос Арвен нарушил тишину.
Галадриэль обернулась.
Ее юная внучка была в темном, как и обычно, – и ее силуэт терялся в тенях. Она шла медленно, но целеустремленно, не отрывая взгляда от светлого ориентира, каким были белое платье и золотые волосы Галадриэль.
Та покачала головой.
Арвен улыбнулась одними губами, чуть наклонив голову. И вскоре уже стояла на вершине холма, совсем рядом с Владычицей. Какое-то время царило всё то же безмолвие, только дыхание Арвен было немного громче – Галадриэль не видела ее, продолжая вглядываться в небо, только улавливала ритм вдохов и выдохов, и от этого ее кровь начинала чуть-чуть быстрее бежать по жилам.
Но вопрос, хотя и неизбежный, застигнул ее врасплох.
– Что ты видишь там, в небе?
– Я вижу свою судьбу, – неожиданно – или наконец просто позволив себе – ответила Галадриэль.
– А мою? – шепотом задала вопрос Арвен.
Владычица медленно обернулась.
Дочь ее дочери стояла, наклонив голову к плечу, и распущенные темные волосы струились по ее плечам. Вечерняя тень – будто еще не звезда, а зародыш звезды, готовый вспыхнуть в любой момент, только дождавшись взмаха руки Элберет.
В Арвен не было страха. Только желание что-то понять, и Галадриэль не отказывала ей в этом. Но и не помогала.
Она молчала, позволяя Арвен просто смотреть на себя.
Она молчала о том, чего неотступно желает.
В ней был огонь, и ее душа до сих пор горела, подобно звезде. И все же звезды тоже устают от одиночества, и каждый свет начинает нуждаться в сумраке, который бы его оттенил.
Серые глаза вновь смотрели в серые – звезды отражались в озерных водах.
– Выходит, моей судьбы еще нет на небе?
Галадриэль качнула головой:
– Прочесть ее я не могу.
– Может быть, это потому, что мне, как и прочим в нашем роду, дан выбор?
Такого вопроса Галадриэль от нее не ждала. Но это было возможно.
– Ты хорошо спрашиваешь… – раздумчиво произнесла она. – Очень хорошо. Иногда я думаю, что хотела бы вновь получить возможность что-нибудь выбрать.
– Иногда?
– Обычно мне кажется, что такого уже поздно желать.
Арвен помолчала немного. Мгновения падали между ними, как капли воды, растягиваясь до вечности. Странный короткий разговор в их воображении становился беседой, для которой было мало всей ночи.
Возможно, это действительно было так, хотя и только для них двоих.
Подойдя на шаг ближе, Арвен спросила снова, четко выделяя каждое слово:
– Чего же ты бы хотела тогда, моя госпожа?
– Теперь ты и сама это знаешь, дочь моей дочери, – сказала Галадриэль тихо. Она не думала, чего именно ждет сейчас, но всё же ждала с надеждой.
И тогда Арвен поцеловала Владычицу – не так, как целуют жены мужей, и не так, как друг может поцеловать друга, и не приветственным поцелуем правителя. В прикосновении губ жила нежность, и грусть, и понимание, которое объединило их.
Руки Арвен лежали на ее плечах, и звездный шелк волос касался щек и шеи Галадриэли. Прикосновение приносило спокойствие и прохладу, и когда Арвен отступила на шаг, давая вздохнуть, этот вздох был сладок, как бессчетные годы назад.
– Благодарю тебя за этот дар, – произнесла Галадриэль.
Она услышала вдруг с новым чувством, как дышит вокруг тот лес, который когда-то давно стал ей домом. Живое дыхание в тишине, и тихая, немного печальная музыка ночи, здесь и сейчас не несущей страха. Это длилось едва ли больше, чем несколько мгновений, но этого уже было достаточно.
Галадриэль протянула руку и неспешно провела пальцами по щеке Арвен. Прикосновение вышло бы совсем материнским, если бы не знание, какое редко можно встретить у матери, сквозившее в этом движении.
– И я тоже должна тебе кое-что.
Арвен ничего не сказала, но на ее лице был написан вопрос.
Галадриэль посмотрела ей в глаза. Особым взглядом: настойчивой, хоть и мягкой, просьбой открыть сознание. Арвен едва заметно вздрогнула, ее губы приоткрылись, но Галадриэль не отводила взгляда. И дождалась ответа – резкого, как порыв ветра, движения навстречу себе. Два разума соприкоснулись, словно лучи двух звезд, прошедших рядом по небесным дорогам.
Между ними не было сейчас секретов и тайн. Была только обнаженная правда, ослепительное сияние, то наследство, которое не передается с кровью, и которое Галадриэль передавала сейчас.
Она показывала своей внучке воспоминания, которыми до того не делилась ни с кем.
Воспоминания – дар увидеть всё, и выбрать только необходимое. Выбрать судьбу. Или только лишь подготовить почву для подобного выбора.
Сознание, с которым соприкасалась Владычица, приняло всё – и сразу же, без перехода, перед ее внутренним зрением вспыхнул огонь, непохожий на ее собственный. Столь же иной, как иной была сама Арвен. Иная. Связанная кровью, но идущая собственными путями, на которых Галадриэль – не постоянный спутник, но только веха.
И то, что она увидела и поняла в этот краткий миг, заставило ее прикрыть глаза и кивнуть. Это было не похоже на те смутные предвидения, что она читала в Чаше, пользуясь силой кольца. Нечто другое, нечто более простое и ясное. Еще не реальность, но образ будущего – рок, который властен над каждым из эльфов.
Сердце Галадриэль несколько раз стукнуло медленней, а потом забилось, как прежде. Казалось, она опустила веки на одно лишь мгновение, но на самом деле времени прошло больше, пусть и не намного.
Арвен же всё ждала, недвижно стоя напротив. Она должна была услышать ответ, за которым на самом деле пришла.
К Владычице возвращалось обычное зрение. Она снова вдохнула сладко-прохладный воздух, наслаждаясь такой возможностью. Следующая ночь для нее снова станет обычной, а пока неожиданное волшебство – не чары, и не сила родства – оставалось с ней.
Галадриэль отступила на шаг, затем на два.
– Иди же, Арвен, дочь моей дочери, – сказала она. – Ты не станешь такой, как я.
Арвен не отвела взгляда:
– Это плохо, госпожа моя?
Галадриэль почти улыбнулась:
– Это очень хорошо. Это почти благословение – единственное, какое я могу дать тебе. Иди же.
Арвен поклонилась почтительно, и скрылась в тенях. У нее хватило мудрости, чтобы не спрашивать больше, и чтобы не спорить - тоже хватило. И хватит воли выбирать то, что она пожелает.
Она ушла, чтобы следовать теперь собственной дорогой.
А леди Галадриэль еще долго стояла на вершине холма, обняв себя за плечи.
В этот час утренняя звезда взошла над Лориэном. Такую строку можно добавить в песню или в легенду, но поэтическое сравнение останется здесь, в траве, в тихих сумерках перед рассветом. Ведь утренняя звезда и вечерняя – суть одно. Хорошая замена тому, что зовут "двойной". Важно помнить об этом, и тогда можно увидеть даже то, что лежит впереди. Благодарность и даже любовь останутся в сердце Галадриэль, но она знала. И все равно сказала бы и сделала то же, потому что эльфам в этом мире можно найти утешение – но не изменить судьбу.
Она печально усмехнулась, и направилась вниз, снова превращаясь в ледяную скульптуру – в звезду, которой не дано сойти со своих путей.

Отредактировано Иванка (2013-09-18 13:47:21)

http://www.kulichki.com/tolkien/arhiv/l … marie.html

Хэльге К. Февскангер (Helge K. Fauskanger)

Namárië
Altariello Nainië Lóriendessë
Намариэ

Плач Галадриэль в Лориэне

Namárië - самый длинный из текстов на квэнья в ВК. Namárië и Markirya (MC:220-221) - основные примеры "позднего" квэнья, употребляемого в Третью Эпоху. В "Дорога вдаль и вдаль идет" (RGEO) "Намариэ" приводится в трех вариантах. В первом оно записано в тэнгвар, и это самый значительный из существующих примеров квэнийского текста в эльфийском написании. Второе (RGEO:66-67) аналогично приведенному в ВК, с расставленными Толкином ударениями и построчным переводом. Третий вариант является "прозаической версией", более "правильной" (с пометкой Толкина, что текст в ВК "имеет поэтически вольный порядок слов, с целью сохранения ритма").

Подстрочный перевод на английский (Толкина) и русский, по возможности с тем же порядком слов, что и в оригинале.

Ai! laurië lantar lassi súrinen,

    Ah! like gold fall the leaves in the wind
    Ах! Золотом облетают листья под ветром

yéni únótimë ve rámar aldaron!

    long years numberless as the wings of trees!
    годы, бессчетные как крылья деревьев,

Yéni ve lintë yuldar avánier

    The long years have passed like swift draughts
    Долгие годы прошли, как быстрые глотки

mi oromardi lissë-miruvóreva

    of the sweet mead in lofty halls
    сладкого меда в величавых залах

Andúnë pella, Vardo tellumar

    beyond the West, beneath the blue vaults of Varda
    за гранью Запада, под синими сводами Варды

nu luini yassen tintilar i eleni

    wherein the stars tremble
    где трепещут звезды

ómaryo airetári-lírinen.

    in the voice of her song, holy and queenly.
    от звуков ее песни, песни священной королевы

Sí man i yulma nin enquantuva?

    Who now shall refill the cup for me?
    Ныне кто кубок мне вновь наполнит?

An sí Tintallë Varda Oiolossëo

    For now the Kindler, Varda, the Queen of the stars,
    И вот Варда, Возжигающая, с горы Вечноснежной

ve fanyar máryat Elentári ortanë

    from Mount Everwhite has uplifted her hands like clouds
    подобно облакам, руки свои Звездная Королева воздела

ar ilyë tier undulávë lumbulë

    and all paths are drowned deep in shadow;
    и все тропы затопила тень

ar sindanóriello caita mornië

    and out of a grey country darkness lies
    И из серой страны ложится тьма

i falmalinnar imbë met,

    on the foaming waves between us,
    на пенные волны между нами

ar hísië untúpa Calaciryo míri oialë.

    and mist covers the jewels of Calacirya for ever.
    И туман скрывает Калакирии самоцветы навеки

Sí vanwa ná, Rómello vanwa, Valimar!

    Now lost, lost to those of the East is Valimar!
    Ныне потерян, для Востока потерян Валимар

Namárië! Nai hiruvalyë Valimar!

    Farewell! Maybe thou shalt find Valimar!
    Прощай! Может быть, ты найдешь Валимар!

Nai elyë hiruva! Namárië!

    Maybe even thou shalt find it! Farewell!
    Может быть, именно ты найдешь! Прощай!

(Текст © Helge K. Fauskanger, 1999
Пер. с англ. © Хэльке аkа Эмер, 2003)

Плач Ярославны в Путивле

СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ (Древнерусский текст)

На Дунаи Ярославнын глас ся слышит, зегзицею незнаема рано кычеть: "Полечю - рече - зегзицею по Дунаеви, омочю бебрян рукав в Каяле реце; утру князю кровавыя его раны на жестоцем его теле".

Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "О, ветре, ветрило! Чему, господине, насильно вееши! Чему мычеши хиновьскыя стрелкы на своею нетрудною крилцю на моея лады вои? Мало ли ти бяшет горе под облакы веяти, лелеючи корабли на сине море! Чему, господине, мое веселие по ковылию развея?"

Ярославна рано плачеть Путивлю городу на забороле, аркучи: "О, Днепре Словутицю! Ты пробил еси каменныя горы сквозе землю Половецкую. Ты лелеял еси на себе Святославли носады до полку Кобякова. Возлелей, господине, мою ладу ко мне, а бых не слала к нему слез на море рано!"

Ярославна рано плачет в Путивле на забрале, аркучи: "Светлое и тресветлое солнце! Всем тепло и красно еси. Чему, господине, простре горячюю свою лучю на ладе вои? В поле безводне жаждею имь лучи съпряже, тугою им тули затче?"

Приблизительный перевод на русский:

На Дунае Ярославны голос слышится чайкою неведомой утром рано стонет: "Полечу я чайкою по Дунаю, омочу рукав я белый во Каяле-реке, утру князю кровавые раны на могучем его теле".

Ярославна утром плачет в Путивле на стене, причитая: "О ветр, ветрило! Зачем, господине, так сильно веешь! Зачем мчишь вражьи стрелы на своих легких крыльях на воинов моей лады? Или мало тебе высоко под облаками веять, лелея корабли на синем море! Зачем, господине, мое веселье по ковылю развеял?"

Ярославна рано утром плачет на стене Путивля-города, причитая: "О Днепр Словутич! Ты пробил каменные горы сквозь землю Половецкую. Ты лелеял на себе Святославовы челны до полку Кобякова. Прилелей же, господине, мою ладу ко мне, чтобы не слала я к нему слез на море рано!"

Ярославна рано плачет на стене в Путивле, причитая: "Светлое и тресветлое солнце! Всем ты красно и тепло. Зачем, господине, простерло ты горячие лучи свои на воинов лады? В степи безводной жаждою согнуло им луки, тоскою замкнуло колчаны?"

Плач Ярославны (в переводе Василия Жуковского)

Голос Ярославнин слышится, на заре одинокой чечоткою кличет:
«Полечу, — говорит, — чечоткою по Дунаю,
Омочу бобровый рукав в Каяле-реке,
Оботру князю кровавые раны на отвердевшем теле его».

Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, приговаривая:
«О ветер, ты, ветер!
К чему же так сильно веешь?
На что же наносишь ты стрелы ханские
Своими легковейными крыльями
На воинов лады моей?
Мало ль подоблачных гор твоему веянью?
Мало ль кораблей на синем море твоему лелеянью?
На что ж, как ковыль-траву, ты развеял мое веселие?»

Ярославна поутру плачет в Путивле на стене, припеваючи:
«О ты, Днепр, ты, Днепр, ты, слава-река!
Ты пробил горы каменные
Сквозь землю Половецкую;
Ты, лелея, нес суда Святославовы к рати Кобяковой:
Прилелей же ко мне ты ладу мою,
Чтоб не слала к нему по утрам, по зорям слез я на море!»

Ярославна поутру плачет в Путивле на стене городской, припеваючи:
«Ты, светлое, ты, пресветлое солнышко!
Ты для всех тепло, ты для всех красно!
Что ж так простерло ты свой горячий луч на воинов лады моей,
Что в безводной степи луки им сжало жаждой
И заточило им тулы печалию?»

<1187>, <1817—1819>

Плач Ярославны (из переложения Николая Заболоцкого)

Над широким берегом Дуна́я,
Над великой Га́лицкой землёй
Плачет, из Пути́вля долетая,
Голос Яросла́вны молодой:

«Обернусь я, бедная, кукушкой,
По Дунаю-речке полечу
И рукав с бобровою опу́шкой
Наклонясь, в Кая́ле омочу.
Улетят, развеются туманы,
Приоткроет очи Игорь-князь,
И утру́ кровавые я раны,
Над могучим телом наклонясь».

Далеко́ в Путивле, на забрале,
Лишь заря займётся поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру́:

«Что ты, Ветер, злобно повеваешь,
Что клубишь туманы у реки,
Стрелы полове́цкие вздымаешь,
Мечешь их на русские полки?
Чем тебе не любо на просторе
Высоко под облаком летать,
Корабли лелеять в синем море,
За кормою волны колыхать?
Ты же, стрелы вражеские сея,
Только смертью веешь с высоты.
Ах, зачем, зачем моё веселье
В ковылях навек развеял ты?»

На заре в Путивле причитая,
Как кукушка раннею весной,
Ярославна кличет молодая,
На стене рыдая городской:

«Днепр мой славный! Каменные го́ры
В землях половецких ты проби́л,
Святослава в дальние просторы
До полков Кобя́ковых носил.
Возлелей же князя, господине,
Сохрани на дальней стороне,
Чтоб забыла слёзы я отныне,
Чтобы жив вернулся он ко мне!»

Далеко́ в Путивле, на забрале,
Лишь заря займётся поутру,
Ярославна, полная печали,
Как кукушка, кличет на юру:

«Солнце трижды светлое! С тобою
Каждому приветно и тепло.
Что ж ты войско князя удалое
Жаркими лучами обожгло?
И зачем в пустыне ты безводной
Под ударом грозных половча́н
Жаждою стянуло лук походный,
Горем переполнило колчан?»

<1187>, <1938-1946>

Плач Ярославны  (Тарас Шевченко)

В Путивлі-граді вранці-рано
Співає, плаче Ярославна,
Як та зозуленька кує,
Словами жалю додає.
«Полечу,— каже,— зигзицею,
Тією чайкою-вдовицею,
Та понад Доном полечу,
Рукав бобровий омочу
В ріці Каялі. І на тілі,
На княжім білім, помарнілім,
Омию кров суху, отру
Глибокії, тяжкії рани...»

І квилить, плаче Ярославна
В Путивлі рано на валу:
«Вітрило-вітре мій єдиний,
Легкий, крилатий господине!
Нащо на дужому крилі
На вої любії мої,
На князя, ладо моє миле,
Ти ханові метаєш стріли?
Не мало неба, і землі,
І моря синього. На морі
Гойдай насади-кораблі.
А ти, прелютий... Горе! Горе!
Моє веселіє украв,
В степу на тирсі розібгав».

Сумує, квилить, плаче рано
В Путивлі-граді Ярославна.
І каже: «Дужий і старий,
Широкий Дніпре, не малий!
Пробив єси високі скали,
Текучи в землю половчана,
Носив єси на байдаках
На половчан, на Кобяка
Дружину тую Святославлю!..
О мій Словутицю преславний!
Моє ти ладо принеси,
Щоб я постіль весела-слала,
У море сліз не посилала,—
Сльозами моря не долить».

І плаче, плаче Ярославна
В Путивлі на валу на брамі,
Святеє сонечко зійшло.
І каже: «Сонце пресвятеє
На землю радість принесло
І людям, і землі, моєї
Туги-нудьги не розвело.
Святий, огненний господине!
Спалив єси луги, степи,
Спалив і князя, і дружину,
Спали мене на самоті!
Або не грій і не світи.
Загинув ладо... Я загину!»

<1187>, <4 июня 1860>

Словарь Фасмера:

СЛОВУТИЧ
эпитет Днепра, только др.-русск. Словутичь (СПИ), производное от *словть "знаменитый" (ср. *могть). Ср. лит. Slavantas – название озера, Slavanta – название реки (Отрембский, LР 1, 150), первонач., возм., "полноводный" (ср. скупой в местн. нн.). Диал. словутный "знаменитый, почитаемый, богатый", олонецк. (Кулик.), др.-русск. словутьнъ (Ипатьевск. летоп.), ср. пресловутый (см.). Сюда же блр. словутны "знаменитый", чеш., слвц. slovutny, польск. sawetny (сближенное со sаwа) – производные от *slovotь, первонач. прич. наст. действ. от slovo, sluti; см. Фасмер, IF 42, 181 и сл.; Мel. Реdеrsеn 393. Ср. слыть.

Собственно, это толкование нам почти ничего не дает, кроме (очень важного!) указания на одноимённые ВОДОЁМЫ.

Другое дело

см. древнерусский текст СЛОВА и у Т.Шевченко:

О, Днепре Словутицю!

О мій Словутицю преславний!

Кобзарь Тарас Шевченко умел ТОЛКовать СМЫСЛ: эпитет "преславный" потому и стоит, что Словутицю не "славный" означает.  ТИЦЮ - это ТЕЧЕНИЕ, не только ТЕЧЕНИЕ РЕКИ, но также УМЕНИЕ ТЕЧЬ подобно реке. Способностью ТЕЧЬ в БОЮ славились ВИТЯЗИ, а ВОЛХВЫ обладали способностью ТЕЧЬ МЫСЛЬЮ. А у женщины - из её ТИТЕЙ - течёт грудное молоко.

Нынче вышли из употребления слова СЛОВУТЫЙ, СЛОВУЩИЙ (ср. глагол СЛЫТЬ), которые упорно связывают со "СЛАВОЙ". Отчасти это имеет отношение к славе и знаменитости, но если сравним слова "СЛОВУЩИЙ" и "ЗЛОВЕЩИЙ", то очевидно, что на первом месте - способность к ВЕЩАНИЮ.

СЛОВУЩИЙ - СЛОВО ВЕЩЕЕ

СЛОВУТЫЙ (ср. сохранившееся до наших дней "пресловутый") - СЛОВУТИЦЮ - СЛОВО ТЕКУЩЕЕ, или ВИТИЯ.

Т.образом ПЛАЧ ЯРОСЛАВНЫ (и Галадриэли) - это способность ТЕЧЬ СЛОВОМ, умение ВИТЬ КРИТЬЮ.

СЛОВУТЫЙ - СЛОВИТЫЙ

ВЕТИТИ (ср. С-ВЕТ, СО-ВЕТ) прежде означало "говорить", а "приветить" - встретить словами: "здравствуй", "добро пожаловать", "ура" и пр.

Словарь Крылова:

ВИТИЯ
Это слово, считающееся ныне устаревшим и имеющее значение "оратор, краснобай", заимствовано из старославянского и образовано от существительного вътъ – "совет, слово". Вероятно, под воздействием слова вить, ъ перешло в и, что и дало современное звучание этого слова. Отметим родство слов вития и вече.

А теперь приглядимся внимательнее, где (над каким МЕСТОМ и в какое ВРЕМЯ) сВЕРШается ПЛАЧ:

Отредактировано Иванка (2013-09-21 16:18:01)

Сравни   с 

см. Образы женщин в живописи

Действительно, ловко!

Замечательная история, Иванка! Знаешь, больше всего меня удручает, когда литераторы говорят о том, что де начитались Толкиена, чтива геймерского, не догадываясь, что Толкиена голыми руками не возьмёшь!

Смотри, это

больше похоже вот на это:

 

Внизу - Черепаха

***

Сфинкс, особняк Сале, Париж, с 1985 года Музей Пикассо.

Чего заметила: на "вавилонской башне" определённо нет БАШНИ (маяка, то бишь) - снесло 

А тут что за кристалл на вершке? Камень Мундус?

А, кстати, почему МАЯК  Может это всё-таки МА-ЯГ?

А, может, она и не БАШНЯ вовсе? А ВАЖНЯ? Вся такая ВАЖНАя из себя?

БЕЛАЯ ВЕЖА:

Отредактировано Иванка (2013-11-08 12:44:47)

Музыка - ЛЕЙРА - вибрации, ВСЁ создано Звуком. Сначала был Звук, а потом Свет - РРРРРАААААААА.....

Это что?

У женщины это клитор, а что в Мироздании изображали на горе Меру надо вспомнить. Физику знать хорошо, но думается нам важнее образное, объёмное мышление и видение, геометрия более важна на мой взгляд.

Так хочется принести цветы Лютиэн и Берену...

Энциклопедия буддизма:

Храм Древа познания с троном Будды у основания ствола. Рельеф ступы в Бхархуте.

Подношение дереву Бодхи. Рельеф ступы Санчи.

Мировая гора Меру. Непальская янтра. Бронза.

The Forest Tapestry, 1887

Животные изображены на фоне, составленном переплетением аканта или аканфа.

Ака́нт, также аканф (греч. Άκανθος) — характерный рисунок украшений коринфских и сложных капителей, модульонов, акротериев. Акантовый орнамент характерен также для декора фризов и карнизов.
Назван по аналогии с травянистым растением акантом из семейства акантовых, произрастающим в Средиземноморье. Форма его листьев, с несколькими острыми концами, напоминающими медвежью лапу, послужила основой для рисунка.

Лист аканта(древнегреческая символика –                                   
считалось, что акант растет на могилах героев)                     Аканф. Мозаика базилики Сан-Клементе в Риме. XII в.

Эта дева имеет вместо ног растительные побеги, расходящиеся из обращённого
вниз куста аканфа, составляющего нижнюю часть её туловища.

Знаменитый английский художник и деятель многих других искусств Уильям Моррис внес огромный вклад в технику гобеленового ткачества.
В 1893 он написал следующие слова, задавшие планку для мастеров гобеленового искусства того времени: «С точки зрения декорирования интерьера, главное, к чему важно стремиться при создании гобелена, - это чёткость, чистота и красота очертаний изображаемых предметов; нечеткость и расплывчатость силуэтов недопустимы». Это было в 19 веке, во времена Индустриальной Революции в Англии, когда энтузиазм всяческого развития и стремление к техническому прогрессу доминировал во всех сферах жизни. В ткацкой промышленности появилось огромное количество новых текстильных красителей. Однако это совпало с модой на обилие сложных цветочных дизайнов в текстильной промышленности, что впоследствии стало перебором с точки зрения эстетических норм. В погоне за красочностью и разнообразием рисунков понятие подлинной красоты и стиля было утрачено.
Уильям Моррис вместе со своим другом и компаньоном сэром Эдвардом Берн-Джонсом, английским живописцем, а также вместе с командой искуснейших ткачей и образованных инженеров начали разработку новых технологий гобеленового ткачества. Для этого была создана мастерская "Моррис и Ко". В поисках вдохновения мастера прежде всего обратились к искусству Средневековья. Им удалось научиться разрабатывать дизайны и изготавливать гобелены, обладающие всеми характеристиками позднего Средневековья: глубиной цвета, богатством красок, тонкостью переходов оттенков, рельефностью и изобилием красивых узоров, в том числе в средневековой технике "тысячи цветков".

Гобелен У.Морриса "The Forest Tapestry" изначально предназначался для его близкого друга Александра Ионидиса. Работа над гобеленом, шириной 15 футов (4,5 м), была завершёна в 1887 году. Рисунки животных Моррис попросил выполнить Филиппа Уэбба, английского архитектора и дизайнера, а мильфлёр* его возможного преемника Генри Дирла. В результате все трое подружились на всю жизнь. Интересно сравнить вердюру дизайна Дирла, появившуюся позднее с гобеленом Морриса.

New triple Greenery

В наши дни гобелен Морриса был переделан так, что каждая часть существует сама по себе, однако заяц, лиса и ворон сшитые вместе, выглядят чудесно, составляя современную версию знаменитого панно.

Уильям Моррис (24 марта 1834 - 3 октября 1896) – английский художник, писатель, поэт, переводчик древних и средневековых текстов. Оказал огромное влияние на Дж.Р.Р. Толкина. Среди произведений Морриса, указанных самим Толкиным и явно имевших влияние на его творчество: перевод Саги о Вёльсунгах и его романы «Дом Сынов Волка» и «Корни гор».

Несколько иллюстраций Толкин нарисовал, вдохновлённый декоративным стилем, разработанным Движением искусств и ремёсел во главе которого стоял поэт, художник и мыслитель Уильям Моррис. Движение строилось на программе прерафаэлитизма с его идеализацией самобытного творчества ремесленников средневековья, которое противопоставлялось бездушному, обезличенному машинному производству времён капитализма. Движение искусств и ремесёл послужило одной из отправных точек для формирования стиля «модерн» и современного дизайна. Русским соответствием движения принято считать художественные содружества в Абрамцево и Талашкино. Такую тема можно увидеть на некоторых иллюстрациях Толкина конца 1920 года, например, Тол Сирион, некоторые иллюстрации для Хоббита, и его рисованные карты Средиземья.

Тол Сирион, Дж.Р.Р. Толкин
_______________________________________________

* -  особый вид шпалер (стенной безворсовый ковёр с сюжетной или орнаментной композицией, вытканный вручную перекрёстным переплетением цветных шёлковых и/или шерстяных нитей), буквально «тысяча цветов»

Толкин. "Властелин колец":

"Лишённое век, огненное око! Оно смотрит на меня своим пронизывающим взглядом, от которого никуда не скроешься".

"Беги, пока он не унес тебя в край стенаний, где плоть твоя будет пожрана, а разум, нагой и дрожащий, предстанет пред Глазом, У Коего Нет Век!"

Первоначальное (истинное) имя Саурона— Майрон.

http://mith.ru/alb/tolkien/phenomen13.htm

Око Саурона

В мировой мифологии владыка мира смерти очень часто маркируется именно через Око – в тех случаях, когда этот персонаж частично или полностью антропоморфен. Взгляд этого Ока несет смерть, но при этом владыка смерти нуждается в некоей помощи извне, чтобы его Око могло видеть. Русский читатель вспомнит гоголевского Вия с его приказом: "Поднимите мне веки!", Толкиену был хорошо известен ирландский аналог Вия – одноглазый Балор, которому поднимали веко палкой [Похищение Быка из Куальнге. С. 374-375]. Эта мифологема реализуется в образе Саурона, который видит Фродо только тогда, когда хоббит надевает Кольцо.

И гоголевский Вий и Саурон Толкиена видят свою жертву, когда встречаются с ней взглядом. В этой связи можно вспомнить греческую Медузу Горгону, чей взгляд убивает только тех, кто смотрит ей в глаза.

Продолжая сопоставление образа Ока в мировой мифологии и у Толкиена, можно сделать следующий, несколько более рискованный шаг. Веко Балора не просто поднимается палкой – в веке есть дыра, и палку надлежит в эту дыру вставить. Это очень распространенная мифологема: она воспроизведена в русских сказках [Афанасьев. № 77, № 233], в фольклоре енисейских народов [Иванов, Топоров. С. 128-129] и т.д. У Толкиена: пока Фродо носит Кольцо на груди, он невидим для Саурона, но как только он продевает свой палец сквозь Кольцо (те же "дыра" и "палка"), то его видят Враг и назгулы. Едва ли Толкиен сознательно воспроизводил такие частные детали мифологемы вражьего Ока; вероятно, в этом случае, как и во многих других, он использовал структуру мифологемы интуитивно.

"Увидеть" Саурона герои романа могут только через некий посреднический предмет: Кольцо, одетое на палец, палантир, Зеркало Галадриэли. Это реализация мифологемы око/окно – в индоевропейской мифологии глаз и окно уподобляются, причем иногда сюжетно, иногда – лингвистически, последнее характерно для языков германской группы [Иванов, Топоров. С. 126] и было известно Толкиену. По сказкам всех народов мира известен мотив запрета выглядывать в окно, если герой делает это, то его похищает враг (или случается другая беда). В романе Толкиена такой запрет связан со всеми "окнами", через которые возможно увидеть Саурона: Фродо не должен одевать Кольцо, Саруман и Денетор, пользуясь палантирами, оказываются неспособны противостоять воле Врага, с Пиппином, заглянувшим в палантир, беды не происходит по чистой случайности, Фродо, глядя в Зеркало Галадриэли, не должен коснуться воды. Последний запрет не мотивируется в тексте романа, но становится понятен из мифологических сопоставлений.

Обратим внимание, что все "окна", посредством которых можно видеть вражье Око, – круглой формы. Относительно негативной символики круга см. приложение "Ось и антиось". Среди всех этих "окон" наиболее мифологичной оказывается чаша Галадриэли.

Эту чашу владычица Лориэна называет Зеркалом, хотя как раз зеркалом она не является (Совершенно неверной нам представляется попытка расшифровать символику этой чаши именно как зеркала. См.: [Д. Колберт. С. 33-34]). Ее магия не имеет ничего общего с магией зеркал, это – магия воды, чудесного источника мудрости, подобного источнику Мимира в исландской "Эдде". И здесь триединая мифологема источник/око/окно реализуется с максимальной полнотой: источник оказывается "окном", через которое Фродо оказывается видим для Ока Саурона. Мифологические параллели этого образа таковы: кроме упомянутого источника Мимира и его иранского аналога, это балтийские и славянские обозначения окна в болоте "чертов глаз" или "глаз воды", это одинаковые хеттские обозначения для глаза и родника [Иванов, Топоров. С. 129-130].

В используемом нами труде Вяч.Вс. Иванов и В.Н. Топоров далее рассматривают мотив похищения Ока в хеттской мифологии. К образу Ока мы еще вернемся, а пока отметим, что по своей фабуле роман Толкиена может занимать достойное место в ряду мифологических сказаний о похищении Ока бога – поскольку, как мы выяснили, мифологически око и кольцо оказываются связаны или даже тождествены, и утрата Сауроном Кольца (вместилища основной части его магической силы) семантически идентична утрате богом Ока (или обоих глаз).

Наиболее четко образ Ока как вместилища всей силы бога выражен в египетской мифологии. "Понятие об Оке появилось впервые как понятие об Оке Гора. Это был третий глаз, в дополнение к двум другим глазам сокола или царя" [Антес. С. 118]. Ока Гора или Ра не связано с физическим зрением, оно не имеет пары. На этом мифологическом фоне становится ясно, почему и Око Саурона – единично.

Всевидящее Око (всегда одно!) в мировой мифологии встречается очень часто. От русских сказок ("Крошечка Хаврошечка", где сестра Трехглазка всё видит своим третьим глазом) до скандинавского Одина, отдавшего свой глаз за право испить из источника мудрости [Старшая Эдда. Прорицание вёльвы. Строфа 28], и буддийской иконографии, где гневные божества своим третьим глазом видят врагов веры [Баркова 2001. С. 167]. Для мифологии безразлично, сколько глаз у всевидящего существа – три или один, потому что любое отклонение от человеческой нормы воспринимается как сверхъестественное проявление признака1.

В египетской мифологии утрата Ока – бедствие космического масштаба. Закон и порядок не могут быть восстановлены, пока юный Гор, сын Осириса, не завладеет Оком [Антес. С. 116-120]. Так же и в двух вариантах мифа об удалении Ока Ра говорится о том, что когда Око в обличии богини-львицы покидает бога Солнца Ра, то это прямо или косвенно приводит к смерти множества людей, иссяканию жизненных сил земли и другим бедствиям. В отличие от Ока и Кольца Саурона Око Гора и Око Ра воплощает благие силы, поэтому в египетских мифах Око возвращается. Однако есть одна общая деталь: египетское Око, как и Кольцо Всевластья, воплощает собой категорию власти, пока оно разлучено с хозяином, он не может быть владыкой мира (египетские Осирис и Ра лишаются царского могущества, Саурон не может подчинить себе Средиземье).

Сопоставление с египетской мифологией показывает, что Толкиен не просто работал с мифологическими категориями – он в некоторых случаях придавал мифу обратное значение (отрицание мифологемы Богини-Матери в образе Галадриэли, уничтожение вместилища магической силы вместо добывания).

___________
1 О негативном проявлении признака как сверхпроявлении (одноглазость = всеведение, однорукость = сверхсила) см.: Дюмезиль Ж. Верховные боги индоевропейцев. М., 1986.

Отредактировано Иванка (2014-03-01 21:04:17)

На ДВЕРИ с ОЧАГОМ (продрание ЗАВЕСЫ-КАРТИНКИ ОЧАГА аналогично НЫРЯНИЮ в КОТЁЛ) Буратино увидел себя (с папой Карло он составляет единое целое) и своих друзей Мальвину, Пьеро, Артемона и… Карабаса Барабаса.

В «Божественной комадии» ЦЕЛОЕ это Данте + Вергилий.

Интересно, что ФРОДО сам по себе ФР(ейа) + ОД(ин) + О

БЭГГИНС это БОГИ (во мн. числе). ХОББИТ - ТИБ-БОХ (ТЫ БОГ).

ФРОДО + СЭМ (САМ) это ТО ЖЕ, что и ТОЖДЕСТВО САМ-ДРУГ. (ТЫ САМ БОГ).

Словарь Ефремовой:
САМ- первая часть неизменяемых сложений с так называемыми количественными словами (друг, третей, четвёрт, пят, шёст, сём, осьмой, девят, десят), вносящая значение: 1) больше во столько раз, сколько указано количественным словом (сам-друг - вдвое, сам-пят - впятеро и т.п.); 2) в таком-то количестве (указанном количественным словом), считая вместе с говорящим или вместе с тем, о ком идет речь (сам-друг - вдвоем, сам-третей - втроем, сам-четвёрт - вчетвером и т.п.).

Литературный пример из «Евгения Онегина» А.С.Пушкина:
«Мое! — сказал Евгений грозно, И шайка вся сокрылась вдруг; Осталася во тьме морозной Младая дева с ним сам-друг».

Википедия:

Сэ́муайз Гэ́мджи (англ. Samwise Gamgee, варианты перевода — Сэмиус Гэмджи, Сэмиус Гужни, Сэммиум Скромби, в обиходе — Сэм (англ. Sam)) — в легендариуме Дж. Р. Р. Толкина хоббит, один из ключевых персонажей романа «Властелин Колец», являющийся архетипичным спутником и слугой протагониста, Фродо Бэггинса.

Гуж
общеслав. Производное от *vęzati «вязать». Исходное vǫžь (с о носовым) > гуж (zj > ж) после изменения о носового в у, развития протетического г (гв > г) и в историческую эпоху падения редуцированного ь и отвердения ж. Ср. укр. горобец «воробей». См. вязать. Гуж буквально — «то, что связано и чем связывают». (Школьный этимологический словарь русского языка)

Взялся за ГУЖ, не говори, что не дюж (русская пословица).

У Буратино – папа Карло, у Данте – ВИРГилий, у Фродо – СЭМ (сам-друг).

Вот только проводником в МОРДОР-РОДРОМ к горе РОКа(КОРы-КАРы) Фродо и Сэму в «ВК» служит Голум с САМ-другом СМегулом (в Сме(г, к, х)уле отчётливо слышно «смок» и «смех»). С(а)М(е)ХУЛ (см. "хулить" и холить"). Касаемо Голум см. у Фасмера значения слов «мул» и «Молога». Ну и заодно МОЛОХ с "малахай" можно глянуть.
Острозубый и выносливый любитель загадок силой собственной одержимости откусил ПАЛЕЦ с КОЛЬЦОМ и был ТАКОВ!

МОРДОР – это своего РОДа АЭ(Р)ОДРОМ (от аэро САМ-ЛЁТ и греч. dromos – БЕГ) - место для бега.

Т. образом, к Роковой горе двигались не ТРОЕ, а ЧЕТВЕРО: Фродо с САМ-другом (садовником Сэмиусом) и Голум с САМ-другом Смегулом. Ибо СВЯЗАНЫ ОДНОЙ ЦЕПЬЮ (ГУЖем).
Т.наз. «шизофрения» Голума тут ни при чём, тогда и Данте с САМ-другом Вергилием можно записать в шизофреники, но ведь Ватикан так не считает, не правда ли?

ЧЕТВЕРО, а вернее, ПЯТЕРО: ТРОИЦА Фр-ОДо + Сам-Ус плюс ДВОИЦА Голум-Смегул.

Ну и заодно вспомним МЕСТО в «БК», где Вергилий прощается с Данте, а вместо ПРОВОДНИКА ВИРГИлия является ПРОВОДНИЦА Беатриче. Кстати, и Сэ́муайз Гэ́мджи именно в момент вулканического извержения Роковой горы принимает решение жениться на РОЗЕ КРОТТОН из ШИРА (ЖИРа РИШ). А «одиночка» Фродо, породнившийся с вечной болью, тот давно "женат", ибо имя ФРОДО, как показано выше, представляет собой «алхимическую свадьбу» Фрейи и Одина.

В примере с Карло-Буратино РОКОВОЙ ГОРОЙ служит нарисованный ОЧАГ.  Вместо ПАЛЬЦА – ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК, который нужно вставить в ЗАМОЧНУЮ СКВАЖИНУ ДВЕРИ с КОЛЬЦОМ.

Но ведь ЗОЛОТОЙ КЛЮЧИК и есть ПАЛЕЦ ФРОДО в КОЛЬЦЕ ВЛАСТИ (одновременно и кольцо (голова ключа-анкха) и палец с «бородой»). И этот ПАЛЕЦ в КОЛЬЦЕ оказался в итоге у Голума, который и «вставил» его в ЗАМКОВУЮ  СКВАЖИНУ весьма своеобразно (сгорев на жертвенном костре МЕДХА), чем и вызвал ликующий гнев-извержение РОКОВОЙ КОРЫ, с которой и породнился навеки. РОКОВАЯ КОРА вернула своё, извержение – её ЛИКОВАНИЕ от восполненной ПОЛНОТЫ. (В этом свете понятно, почему Галадриэль отказалась от власти Единого Кольца, ибо она только ЖРИЦА, а не ВЕЛИЯ МАТЬ. Галадриэль помнила о Золотой рыбке то, что позабыла Старуха: ТОЖДЕСТВЕ Злата-рыбки с ОКИЯНОМ и САМой Старухой).

Фрейя с Одином, САМ ДРУГ с РОЗИ КРОТТОН – чего ж ещё желать?  Прав был Гэндальф – Голум пригодился в этой исТОРии, как и Дуремар в исТОРии с Золотым ключиком и Черепахой.

Осталось за малым – найти аналог Золотого ключика (кольца на пальце) и Роковой горы в «Божественной комедии» Данте – и дело в шляпе! Или кролик в шляпе, тут без разницы.

(по материалам книг М.Чертковой)

Отредактировано Иванка (2014-03-02 16:42:19)

В этой поране Бореи Ты поняла суть о Бореях намного глубже чем все другие.

Список артефактов Средиземья http://ru.wikipedia.org/wiki/

Аркенстон (англ. Arkenstone) — в книге «Хоббит» легендарный камень, откопанный гномами в глубинах Эребора. Самая большая ценность сокровищницы Эребора (Одинокой горы - И.), называемый также «Сердцем Горы». Являет собой ограненный круглый алмаз (бриллиант) размером с голову ребёнка, излучающий неясное сияние.

Толкин, по-видимому, позаимствовал название камня от староанглийского слова earcanstān (также существуют написания eorcanstān, eorcnanstān и т. д.) или древнескандинавского jarknasteinn, означающего «драгоценный камень»[2].

Также следует отметить сходство между описанием Сильмариллов и Аркенстона, что, в свою очередь, может означать принадлежность последнего к оным[3].

Эребор (англ. Erebor Montes) — так названа гора, или горная цепь, находящаяся на поверхности самого крупного спутника Сатурна — Титана.

Отредактировано Иванка (2014-03-03 13:43:22)

Здоровья твоим родным и тебе, Сва!

Попытка не пытка, не будем сильно расстраиваться. Где-то ошиблись, где-то оказались правы, ну, во всяком случае попытались приподнять завесу. Не без блужданий, конечно, на то он и лес.
А что команды не получилось, так, видимо, и не должно было получиться. Сама знаешь, почему. Иванка не сегодня поняла, что рухнула её мечта о Хороводе в Кветуни.

Раньше, когда мужчины воевали, женщины ещё сохраняли способность вышивать, а теперь что? Тоже воюют, разными способами. Скажу за себя: по клавишам стучать дело нехитрое. А вот мои бабушки умели вышивать, мама умеет и вышивать и крючком вязать, а времени научиться у неё всего ничего было - в семь лет она осталась круглой сиротой. И никто не знает, чьей пулей убило в грудь навылет мою бабушку Евдокию - немцы стреляли по русским, а русские по немцам, а моя 25-летняя бабушка с грудным ребёнком на руках оказалась между ними. Бои за Москву...
Поэтому, когда сейчас стук человеческих пальцев по клавишам с 33 буквами достиг шумового эффекта автоматных очередей, моя чудом выжившая память упорно преследует меня фактом, как мучительно умирал не чужой мне грудной младенец, которому вместо материнского молока давали сосать жёваный хлеб в тряпочке...  А ведь он родился в большой, счастливой, здоровой и трудолюбивой семье... Я всё помню и ничего не забуду, пока жива. Да и на том свете буду помнить.

Будем считать, Сва, что мы закончили первую главу книги. А и правда, пусть материал отлежится, а там видно будет. Поживём - увидим. Мир меняется так стремительно...

И этого не забуду:

То ри Ма Сва со Лады Ведь...

Отредактировано Иванка (2014-03-03 18:24:20)