СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ

Страница: 1

Сообщений 1 страница 11 из 11

Поделиться12013-12-31 02:56:58

Автор: Иванка
Активный участник

ТЕКСТ http://www.vehi.net/oldrussian/opolku.html

А. О. Шелемова

СОВРЕМЕННЫЕ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ОБРАЗА ВСЕСЛАВА ПОЛОЦКОГО В «СЛОВЕ О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ»: ПОЛЕМИЧЕСКИЙ АСПЕКТ

В системе образов «Слова о полку Игореве» полоцкий князь Всеслав является, пожалуй, самой одиозной фигурой. Наряду с Олегом Гориславичем, ковавшим мечом «крамолу», Всеслав, как его характеризует подавляющее большинство слововедов, — агрессивный зачинщик междоусобиц, узурпатор, нелегитимно захвативший киевский стол, ловкий, хитрый, двуличный, то есть, персонаж по всем статьям отрицательный. В упрек князю ставяся прежде всего его вожделение «девицы любой»-Киева, «клюки»-хитрость, оборотничество. Посмотрим, в какой мере справедливы все эти обвинительные посылы в адрес «антигероя».

^ О «девице любой». Всеслав Брячиславич — личность легендарная. Память народная сохранила о нем молву как о князе-кудеснике, волшебнике-оборотне, рожденном от волхвования. По историческим же источникам (прежде всего «Повести временных лет») можно составить довольно полное его реальное жизнеописание, основными вехами которого являются ратный поход в 1065 г., захват Новгорода, затем страшное поражение от Ярославичей в битве на Немиге (1067 г.), плен и пребывание в Киевской тюрьме («порубе»), кратковременное владение (в течение семи месяцев) киевским столом (1068 — 1069 гг.), бегство из Киева, двухлетняя борьба за вокняжение в Полоцке. Летопись не засвидетельствовала активных устремлений Всеслава завладеть Киевом. Никакой сознательной узурпации власти не было: даже несмотря на её нелегитимность, Всеслав был «прославлен» киевлянами «сред двора къняжа» [1: I, с. 184]. В летописи говорится о его религиозном благочестии: «О кресте честный! Понеже к тобЂ вЂровах, избави мя от рва сего». Богъ же показа силу крестную» [1: I, с. 186].

Древний поэт лишает христианской ортодоксальности своего персонажа. Полоцкий князь представлен в «Слове о полку Игореве» сообразно мифу о нем как о кудеснике-оборотне, бросающем жребий «о дЂвицю», ему «любу». Исследователи отмечают использованную поэтом не характерную для древнерусской литературы в целом (за исключением «Слова о законе и благодати») символическую ассоциацию Киева-града с «любой девицей». О метафоре города-девы в мифологическом аспекте писал В. Н. Топоров, ссылаясь на текст Откровения Иоанна Богослова: «И я Иоанн увидел святый город Иерусалим, <…> приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего» [2, с. 121 — 122]. Блестяще интерпретировала семантику тропа украинская исследовательница Е. Н. Сырцова, показав, что в «Слове о законе и благодати» Илариона уже присутствует символическая коннотация Киева и Нового Иерусалима в аллегорически-христианском осмыслении, а в «Слове о полку Игореве» определенное значение «может иметь рождаемая «подводным» сближением метафор связь между волшебным оборотничеством князя Всеслава и мистическим оборотничеством града. Подобное совпадение метафор, если не упускать из виду языческий архетип матримониальных отношений князя и града, <…> очередной раз обнаруживает символическую свободу играющих поэтических тропов» [3, с. 63]. Исследовательница резонно доказывает архаико-мифологический источник метафорической ассоциации «город-дева» в «Слове».

^ О «клюках». Автор «Слова о полку Игореве», гиперболизируя необыкновенную быстроту всех перемещений Всеслава, упорно — о чем свидетельствует пятикратное на то указание — подчеркивает сверхъестественные возможности князя: сначала он «прыгнул» к Киеву, затем «перепрыгнул» от Киева к Белгороду, далее «скочил» до Немиги с Дудуток; умудрился обогнать звук Полоцких колоколов и, наконец, перегнал на пути к Тмуторокани солнце! Изображенный в фольклорно-поэтической ипостаси волка, способного к непостижимо быстрым передвижениям во времени и пространстве, Всеслав оказался наделенным характерными признаками «вещего» кудесника-волхва. Отрицательно-негативно Чародея оценивал Б. В. Сапунов, назвавший его, «фигурой одиозной». Исследователь убежден, что причина «успехов» Всеслава — в «волхвовании», в «хитрости», а вокняжение в Киеве — это «измена» христианско-феодальному обществу, прямая узурпация власти [4, с. 77]. «Узурпатором» объявила полоцкого князя почти половина слововедов, писавших о нем (среди них — А. К. Югов, Й. Клейн, Н. А. Мещерский, А. А. Бурыкин и др.). Самая негативная оценка «антигероя» содержится в статье Й. Клейна: Всеслав представлен в роли «Антихриста — отрицательного героя апокалиптической литературы», узурпирующего Киевский престол «благодаря своей хитрости» [5, с. 107 — 109].

Но можно ли на основании, скажем прямо, не самого «греховного» признака, коим является хитрость, так прямолинейно-отрицательно судить о персонаже? В словаре Даля «хитрый» толкуется как искусный, сведущий, мудрый. Разве не правильно поступил Всеслав, рискнув использовать, может быть, единственный шанс обрести свободу? Он был сыном и патриотом своей земли, князья которой издревле стремились к минимальной политической зависимости от Киева. Эту свободу и защищали полочане, приняв жестокий бой на Немиге. Как мне представляется, «бежал» Всеслав так скоро из Киева потому, что устремлялся к своим «берегам» — разоренным и сожженным. В чрезмерной амбициозности и властолюбии, страстной жажде сесть на киевский стол упрекать его нет оснований; тем более он не заслужил «бесчестной» приставки к своему имени — узурпатор.

Нет оснований осуждать Всеслава и за то, что он исправно исполнял свои княжеские обязанности — «людемъ судяше, княземъ грады рядяше» [II, с. 382]. Он действовал так на правах князя, а не волшебника, вопреки мнению комментаторов, утверждавших, что «сам мог распоряжаться судьбами подвластных ему людей и даже с помощью колдовских чар делить города между князьями» [6, с. 475]. Ведь не обладавший сверхъестественной силой (хотя и изображённый в «Слове» с неменьшим гиперболизмом) галицкий князь Ярослав Осмомысл точно также суды рядил до Дуная.

^ О «суде божием». В небольшом фрагменте «Слова», посвященном Всеславу, поэт размышляет о судьбе Чародея. Брошенный князем судьбоносный жребий представляется, с одной стороны, фатальным выбором пути, но с другой, — поступком, который в архаических воззрениях судим высшей силой. Отсюда — двоякое отношение поэта к полоцкому князю: являясь одним из активных участников междоусобиц, Всеслав осуждается, но, будучи легендарно-эпическим героем, он находит сочувствие и оправдание своим поступкам. Оценка своевольного князя была косвенно подсказана автору «Слова» Бояном: «Ни хытру, ни горазду, ни птицю горазду суда божиа не минути» [II, с. 384]. Данная духовная максима оказалась главным pro- и contra-аргументом в пользу разных воззрений на образ Всеслава.

Лексико-фразеологических параллелей бояновой «припевке» ученые отыскали немало. Вспомним хотя бы строки из книги Иова: «Он уловляет мудрецов их же лукавством, и совет хитрых становится тщетным» (Иов: 5, 13), из «Повести временных лет»: «Си слышаще, въстягнЂмъся на добро, взищЂте суда» [I, 180 — 182]; из «Моления Даниила Заточника»: «Поведаху ми, яко той ести суд божий надо мною, и суда де божия ни хитру уму, ни гораздну не минути» [7, с. 37]; из «Пословиц русского народа»: «Ни хитру, ни горазду, ни убогу, ни богату суда божьего не миновать» [8, с. 38]. Заимствуя, видимо, фразеологему у певца-предшественника, автор «Слова» мог трансплантировать ее в христианском, языческом ли осмыслении, но мог придать ей и более широкий смысл: «суд Божий» как суд времени и исторической памяти.

^ Об оборотничестве. В художественной реализации идейного замысла автора «Слова о полку Игореве» интересным представляется имманентное сходство образов князей Игоря и Всеслава. На параллелизм эпизодов о князьях впервые обратил внимание А. Н. Веселовский [9, с. 233]. Б. М. Гаспаров вообще назвал их «двойниками» [10, с. 176]. Соотнесение характеристики Всеслава-оборотня с Игорем, превращавшимся во время побега из плена в разных зверей, позволило Гаспарову сделать вывод и о способности северского князя к оборотничеству. Действительно, можно отметить три сходных момента в быстрых «скачках» Всеслава и таких же стремительных перемещениях в бегстве Игоря из плена: время — полночь, движение во мгле, «превращение» в волка. Гаспаров полагает, что Всеслав-волк реализует такое качество оборотня, как «хитрость-колдовство», а Игорь – «отвагу и ратные подвиги». Рассмотрение индивидуально персонифицированных в каждом из двух героев свойств оборотня представляется не совсем правомерным, поскольку каждый из персонажей наделен перечисленными качествами, плюс еще и волшебной скоростью передвижения, преодоления огромных расстояний. Но суть дела не в этом. Возникает вопрос: правомерно ли прием воплощения образа человека в образе животного трактовать однозначно как оборотничество? Или же этот принцип является все же основой изобразительной тропики — метафор и сравнений? А ведь Гаспаров к оборотням причисляет и Бояна, и Всеволода, и Овлура, и Гзака, и курян, и Дива, то есть всех, кто «интерпретирован как разновидности одной инвариантной ипостаси оборотня — стремительно бегущего животного» [11, с. 184].

Как мне представляется, исследователь явно преувеличивает значимость поэтического функционирования мотива оборотничества в «Слове». Подавляющее большинство сравнений в тексте коррелирует с их символической знаковостью, что сопряжено с определенными сложностями при разграничении сравнений и символических уподоблений, в том числе и такого, как оборотничество. Поэтому очень важно не упускать из виду особенности языческого мировосприятия с его верой в возможности перевоплощения человека в объекты живой и неживой природы. Так, в «пробеге» Гзака «серым волком» современный филолог видит метонимию, которую можно трансформировать в поэтический оборот со сравнением: войско хана «бежит», как стая серых волков (наподобие курян, которые «скачють акы сЂрыи влъци»). Однако архаический человек, веривший в способности перевоплощения, символически представлял героя в облике серого волка. Поэтому необходимо учитывать архаико-языческое восприятие и отображение мира, которое поэтическим даром древнего автора было положено в основу изобразительной тропики «Слова о полку Игореве».

Конечно же, Игорь — не чародей, не волхв и не оборотень. Но он, опоэтизированный автором как эпический герой, в судьбоносный момент оказался наделённым волшебными свойствами оборотня. Сила преодоления трудностей пути связывает незримыми тонкими нитями клубок жизненных перипетий двух героев «Слова». Судьба Всеслава Чародея как бы эхом откликается в судьбе князя Игоря. Всеслав бросил жребий «о дЂвицю себЂ любу» — Игорь также бросает жребий и, пренебрегая знамением, выступает в поход; Всеслав в полночь покинул киевлян, «скочи отъ нихъ лютымъ звЂремъ» — Игорь в полночь бежал из плена, «скочи босымъ влъкомъ»; Всеслав оборачивался в волшебного зверя, перебегая путь Хорсу и за ночь поспевая от Киева до Тмуторокани, — Игорь, превращаясь в горностая, гоголя, волка, «прыгнул» стремительно от «земли незнаемой» до Киева; Всеслав отворил ворота Новгорода — новгород-северский князь «отворил ворота» половцам на Русь; у Всеслава была Немига, где «кровави брезЂ <...> посЂяни костьми руских сыновъ» [1: II, с. 382], — Немигой для Игоря стала Каяла, где «чръна земля подъ копыты костьми была посЂяна, а кровию польяна» [1: II, с. 386]. Полоцкий князь отважен, храбр, энергичен, однако хоть у него и «вЂща душа въ дръзЂ тЂлЂ, нъ часто бЂды страдаше» [1: II, с. 384]. Поступок Игоря так же дерзок, но в той же мере и отважен, его храброе сердце «въ буести закалено» [1: II, с. 380]. Подобно Всеславу, Игорь испытал свою судьбу и, проиграв, вынужден нести расплату за поражение, от беды страдая. Время Игоря «обернулось наизнанку», и современники увидели усобицы «Ольгова хороброго гнЂзда», распри Всеслава с Ярославичами. Из исторического пространства «минувшие лЂта», в которые воевали, отстаивая свои феодальные интересы, «плъкы Олговы», проецируются на злосчастный поход «буйных» внуков родоначальника. Одновременно автор конструирует «изнаночную» проекцию сего времени на прошлое, инверсионно трактуя обратившиеся «наниче» годины. Рассказу о легендарном князе полоцком предшествует обращение к его потомкам, среди которых — Изяслав Василькович, «притрепавший» «славу дЂду своему Всеславу» [1: II, с. 382].

Таким образом, однозначно негативно осуждать Всеслава Полоцкого как «антигероя-узурпатора» и «кудесника-хитреца» несправедливо и незаслуженно. Судьба Чародея, его нелегкий жизненный путь, со взлётами и падениями, дали возможность древнему автору поразмышлять об исторической судьбе Родины. Поэт призывал князей к Разуму и предупреждал об ответственности их предназначения в той общей — представляющейся в идеале упорядоченной — космической системе, ссылаясь на «дЂдние» — мифорелигиозные — представления о судьбе-необходимости, судьбе — высшей справедливости, где всему — свое время, свой суд, то есть — судь-ба, суд богов — не столько над душой после смерти, сколько как суд исторической памяти, которой не минути «ни хитру, ни горазду».

_____________________________

1. Здесь и далее тексты «Повести временных лет» и «Слова о полку Игореве» цитируются по кн.: Памятники литературы Древней Руси. Кн. I: XI-XII века. М., 1978; кн. II: XII век. М., 1980. Номер книги и страницы указываются в скобках.

2. Топоров В. Н. Текст города-девы и города-блудницы в мифологическом аспекте / В. Н. Тоопоров // Исследования по структуре текста. М., 1987.

3. Сырцова Е. Н. Философско-мировоззренческие коннотации поэтики «Слова о полку Игореве» / Е. Н. Сырцовва // «Слово о полку Игореве» и мировоззрение его эпохи. Киев, 1990.

4. Сапунов Б. В. Всеслав Полоцкий в «Слове о полку Игореве» / Б. В. Сапунов // ТОДРЛ. Т. XVII. М., 1961.

5. Клейн Й. «Слово о полку Игореве» и апокалиптическая литература / Й. Клейн // ТОДРЛ. Т. XXXI. Л., 1976.

6. Мещерский Н. А., Бурыкин А. А. [<Комментарий>] / Н. А. Мещерский, А. А. Бурыкин // Слово о полку Игореве. Библ. поэта. Большая серия. Л., 1985.

7. Буслаев Ф. И. Очерки народной словесности и искусства. I. / Ф. И. Буслаев СПб, 1861.

8. Даль В. И. Пословицы русского народа. / В. И. Даль — М., 1957.

9. Веселовский А.Н. Славянские сказания о Соломоне и Китоврасе. СПб, 1872; см. также: Чернов А. Поэтическая полисемия и сфрагида автора «Слова о полку Игореве»// Исследования «Слова о полку Игореве». Л., 1986.

10. Гаспаров Б. Поэтика «Слова о полку Игореве» / Б. Гаспаров // Wiener slawistischer Almanach. Wien, 1984.

11. Там же.

Отредактировано Иванка (2014-01-01 04:09:56)

Поделиться22014-01-01 02:04:16

Автор: Foxes
Активный участник

Во! Язык! написано по русски, а никто прочитать не может, всяк кулик на свой лад, сколько копий сломано, а воз видно и ныне там!

Поделиться32014-01-01 04:27:40

Автор: Иванка
Активный участник

Кулики-то в общей массе "ученые мужи" на заРАБотной плате, чего ж от них ждать...

Мне нравится, как дЕвица их культурненько ошеломила-ошельмовала:

Шелемова написал(а):

Отрицательно-негативно Чародея оценивал Б. В. Сапунов, назвавший его, «фигурой одиозной». Исследователь убежден, что причина «успехов» Всеслава — в «волхвовании», в «хитрости», а вокняжение в Киеве — это «измена» христианско-феодальному обществу, прямая узурпация власти [4, с. 77]. «Узурпатором» объявила полоцкого князя почти половина слововедов, писавших о нем (среди них — А. К. Югов, Й. Клейн, Н. А. Мещерский, А. А. Бурыкин и др.). Самая негативная оценка «антигероя» содержится в статье Й. Клейна: Всеслав представлен в роли «Антихриста — отрицательного героя апокалиптической литературы», узурпирующего Киевский престол «благодаря своей хитрости» [5, с. 107 — 109].

Но можно ли на основании, скажем прямо, не самого «греховного» признака, коим является хитрость, так прямолинейно-отрицательно судить о персонаже? В словаре Даля «хитрый» толкуется как искусный, сведущий, мудрый. Разве не правильно поступил Всеслав, рискнув использовать, может быть, единственный шанс обрести свободу?

О "дЂвицю себЂ любу" никто и слыхом не слыхивал из этих мужей-то, потому как в основном внешней политикой интересуются

Поделиться42014-01-01 04:39:30

Автор: Иванка
Активный участник

Слово о полку Игореве - оригинальный древнерусский текст в современной орфографии

Древнерусский текст "Слова" разбит на абзацы и ритмические единицы. Этой разбивки в подлинной рукописи "Слова" не было, т.к. в русских рукописях XI-XVII веков текст (в том числе и поэтический) писался в сплошную строку.

СЛОВО О ПЛЪКУ ИГОРЕВЕ,
ИГОРЯ СЫНА СВЯТЪСЛАВЛЯ, ВНУКА ОЛЬГОВА

Не лепо ли ны бяшетъ, братие,
начяти старыми словесы
трудныхъ повестий о пълку Игореве,
Игоря Святъславлича?
Начати же ся тъй песни
по былинамь сего времени,
а не по замышлению Бояню!
Боянъ бо вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мыслию по древу,
серымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.
Помняшеть бо рече,
първыхъ временъ усобице.
Тогда пущашеть 10 соколовь на стадо лебедей;
который дотечаше,
та преди песнь пояше -
старому Ярославу,
храброму Мстиславу,
иже зареза Редедю предъ пълкы касожьскыми,
красному Романови Святъславличю.
Боянъ же, братие, не 10 соколовь
на стадо лебедей пущаше,
нъ своя вещиа пръсты
на живая струны въскладаше;
они же сами княземъ славу рокотаху.

Почнемъ же, братие, повесть сию
отъ стараго Владимера до ныняшнего Игоря,
иже истягну умь крепостию своею
и поостри сердца своего мужествомъ,
наполънився ратнаго духа,
наведе своя храбрыя плъкы
на землю Половецькую
за землю Руськую.

Тогда Игорь възре
на светлое солнце
и виде отъ него тьмою
вся своя воя прикрыты.
И рече Игорь
къ дружине своей:
"Братие и дружино!
Луце жъ бы потяту быти,
неже полонену быти;
а всядемъ, братие,
на свои бръзыя комони,
да позримъ
синего Дону!"
Спалъ князю умь
похоти,
и жалость ему знамение заступи
искусити Дону великаго.
"Хощу бо, - рече, - копие приломити
конець поля Половецкаго,
съ вами, русици, хощу главу свою приложити,
а любо испити шеломомь Дону".

О Бояне, соловию стараго времени!
Абы ты сиа плъкы ущекоталъ,
скача, славию, по мыслену древу,
летая умомъ подъ облакы,
свивая славы оба полы сего времени,
рища въ тропу Трояню
чресъ поля на горы.
Пети было песнь Игореви,
того внуку:
"Не буря соколы занесе
чрезъ поля широкая -
галици стады бежать
къ Дону великому".
Чи ли въспети было,
вещей Бояне,
Велесовь внуче:
"Комони ржуть за Сулою -
звенить слава въ Кыеве;
трубы трубять въ Новеграде -
стоять стязи въ Путивле!"

Игорь ждетъ мила брата Всеволода.
И рече ему буй туръ Всеволодъ:
"Одинъ братъ,
одинъ светъ светлый -
ты, Игорю!
оба есве Святъславличя!
Седлай, брате,
свои бръзыи комони,
а мои ти готови,
оседлани у Курьска напереди.
А мои ти куряни - сведоми къмети:
подъ трубами повити,
подъ шеломы възлелеяны,
конець копия въскръмлени;
пути имь ведоми,
яругы имь знаеми,
луци у нихъ напряжени,
тули отворени,
сабли изъстрени;
сами скачють, акы серыи влъци въ поле,
ищучи себе чти, а князю славе".

Тогда въступи Игорь князь въ златъ стремень
и поеха по чистому полю.
Солнце ему тъмою путь заступаше;
нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди;
свистъ зверинъ въста,
збися див,
кличетъ връху древа,
велитъ послушати - земли незнаеме,
Волзе,
и Поморию,
и Посулию,
и Сурожу,
и Корсуню,
и тебе, Тьмутораканьскый блъванъ!
А половци неготовами дорогами
побегоша къ Дону великому:
крычатъ телегы полунощы,
рци лебеди роспущени.

Игорь къ Дону вои ведетъ!

Уже бо беды его пасетъ птиць
по дубию;
влъци грозу въсрожатъ
по яругамъ;
орли клектомъ на кости звери зовутъ;
лисици брешутъ на чръленыя щиты.
О Руская земле! уже за шеломянемъ еси!

Длъго ночь меркнетъ.
Заря свет запала,
мъгла поля покрыла.
Щекотъ славий успе,
говоръ галичь убуди.
Русичи великая поля чрьлеными щиты прегородиша,
ищучи себе чти, а князю - славы.

С зарания въ пятокъ
потопташа поганыя плъкы половецкыя,
и рассушясь стрелами по полю,
помчаша красныя девкы половецкыя,
а съ ними злато,
и паволокы,
и драгыя оксамиты.
Орьтъмами,
и япончицами,
и кожухы
начашя мосты мостити по болотомъ
и грязивымъ местомъ,
и всякыми узорочьи половецкыми.
Чьрленъ стягъ,
бела хирюговь,
чрьлена чолка,
сребрено стружие -
храброму Святъславличю!

Дремлетъ въ поле Ольгово хороброе гнездо.
Далече залетело!
Не было оно обиде порождено
ни соколу,
ни кречету,
ни тебе, чръный воронъ,
поганый половчине!
Гзакъ бежит серымъ влъкомъ,
Кончакъ ему следъ править къ Дону великому.

Другаго дни велми рано
кровавыя зори светъ поведаютъ;
чръныя тучя с моря идутъ,
хотятъ прикрыти 4 солнца,
а въ нихъ трепещуть синии млънии.
Быти грому великому,
итти дождю стрелами съ Дону великаго!
Ту ся копиемъ приламати,
ту ся саблямъ потручяти
о шеломы половецкыя,
на реце на Каяле,
у Дону великаго!

О Руская земле, уже за шеломянемъ еси!

Се ветри, Стрибожи внуци, веютъ съ моря стрелами
на храбрыя плъкы Игоревы.
Земля тутнетъ,
рекы мутно текуть;
пороси поля прикрываютъ;
стязи глаголютъ:
половци идуть отъ Дона
и отъ моря,
и отъ всехъ странъ рускыя плъкы оступиша.
Дети бесови кликомъ поля прегородиша,
а храбрии русици преградиша чрълеными щиты.

Яр туре Всеволоде!
Стоиши на борони,
прыщеши на вои стрелами,
гремлеши о шеломы мечи харалужными.
Камо, туръ, поскочяше,
своимъ златымъ шеломомъ посвечивая,
тамо лежатъ поганыя головы половецкыя.
Поскепаны саблями калеными шеломы оварьскыя,
отъ тебе, яръ туре Всеволоде!
Кая раны дорога, братие, забывъ чти, и живота,
и града Чрънигова, отня злата стола,
и своя милыя хоти красныя Глебовны
свычая и обычая?

Были вечи Трояни,
минула льта Ярославля;
были плъци Олговы,
Ольга Святьславличя.
Тъй бо Олегъ мечемъ крамолу коваше
и стрелы по земли сеяше.
Ступаетъ въ златъ стремень въ граде Тьмуторокане,
той же звонъ слыша давный великый Ярославль,
а сынъ Всеволожь, Владимиръ,
по вся утра уши закладаше въ Чернигове.
Бориса же Вячеславлича слава на судъ приведе
и на Канину зелену паполому постла
за обиду Олгову
храбра и млада князя.
Съ тоя же Каялы Святоплъкь полеле яти отца своего
междю угорьскими иноходьцы
ко святей Софии къ Киеву.
Тогда, при Олзе Гориславличи,
сеяшется и растяшеть усобицами,
погибашеть жизнь Даждьбожа внука,
въ княжихъ крамолахъ веци человекомь скратишась.
Тогда по Руской земли ретко ратаеве кикахуть,
нъ часто врани граяхуть,
трупиа себе деляче,
а галици свою речь говоряхуть,
хотять полетети на уедие.

То было въ ты рати и въ ты плъкы,
а сицей рати не слышано!
Съ зараниа до вечера,
съ вечера до света
летять стрелы каленыя,
гримлютъ сабли о шеломы,
трещатъ копиа харалужныя
въ поле незнаеме,
среди земли Половецкыи.
Чръна земля подъ копыты костьми была посеяна,
а кровию польяна:
тугою взыдоша по Руской земли.

Что ми шумить,
что ми звенить -
далече рано предъ зорями?
Игорь плъкы заворочаетъ:
жаль бо ему мила брата Всеволода.
Бишася день,
бишася другый;
третьяго дни къ полуднию падоша стязи Игоревы.
Ту ся брата разлучиста на брезе быстрой Каялы;
ту кроваваго вина не доста;
ту пиръ докончаша храбрии русичи:
сваты попоиша, а сами полегоша
за землю Рускую.
Ничить трава жалощами,
а древо с тугою къ земли преклонилось.

Уже бо, братие, не веселая година въстала,
уже пустыни силу прикрыла.
Въстала обида въ силахъ Даждьбожа внука,
вступила девою на землю Трояню,
въсплескала лебедиными крылы
на синемъ море у Дону;
плещучи, упуди жирня времена.
Усобица княземъ на поганыя погыбе,
рекоста бо братъ брату:
"Се мое, а то мое же".
И начяша князи про малое
"се великое" млъвити,
а сами на себе крамолу ковати.
А погании съ всехъ странъ прихождаху съ побъдами
на землю Рускую.

О, далече зайде соколъ, птиць бья, - къ морю!
А Игорева храбраго плъку не кресити!
За нимъ кликну Карна, и Жля
поскочи по Руской земли,
смагу людемъ мычючи въ пламяне розе.
Жены руския въсплакашась, аркучи:
"Уже намъ своихъ милыхъ ладъ
ни мыслию смыслити,
ни думою сдумати,
ни очима съглядати,
а злата и сребра ни мало того потрепати".

А въстона бо, братие, Киевъ тугою,
а Черниговъ напастьми.
Тоска разлияся по Руской земли;
печаль жирна тече средь земли Рускыи.
А князи сами на себе крамолу коваху,
а погании сами,
победами нарищуще на Рускую землю,
емляху дань по беле отъ двора.

Тии бо два храбрая Святъславлича, -
Игорь и Всеволодъ -
уже лжу убудиста которую,
то бяше успилъ отецъ ихъ -
Святъславь грозный великый Киевскый -
грозою:
бяшеть притрепеталъ своими сильными плъкы
и харалужными мечи,
наступи на землю Половецкую,
притопта хлъми и яругы;
взмути ръки и озеры,
иссуши потокы и болота.
А поганаго Кобяка изъ луку моря,
отъ железныхъ великихъ плъковъ половецкыхъ,
яко вихръ, выторже:
и падеся Кобяка въ граде Киеве,
въ гриднице Святъславли.
Ту немци и венедици,
ту греци и морава
поютъ славу Святъславлю,
кають князя Игоря,
иже погрузи жиръ во дне Каялы - рекы половецкыя, -
рускаго злата насыпаша.
Ту Игорь князь выседе изъ седла злата,
а въ седло кощиево.
Уныша об градомъ забралы,
а веселие пониче.

А Святъславь мутенъ сонъ виде
въ Киеве на горахъ.
"Си ночь, съ вечера, одевахуть мя - рече -
чръною паполомою
на кроваты тисове;
чръпахуть ми синее вино,
с трудомъ смешено;
сыпахуть ми тъщими тулы поганыхъ тльковинъ
великый женчюгь на лоно
и негуютъ мя.
Уже дьскы безъ кнеса
в моемъ теремь златовръсемъ.
Всю нощь съ вечера
босуви врани възграяху у Плеснеска,
на болони беша дебрь Кияня
и несошася къ синему морю".
И ркоша бояре князю:
"Уже, княже, туга умь полонила;
се бо два сокола слетеста
съ отня стола злата
поискати града Тьмутороканя,
а любо испити шеломомь Дону.
Уже соколома крильца припешали
поганыхъ саблями,
а самаю опуташа
въ путины железны".

Темно бо бе въ 3 день:
два солнца померкоста,
оба багряная стлъпа погасоста
и съ ними молодая месяца,
Олегъ и Святъславъ,
тъмою ся поволокоста
и въ море погрузиста,
и великое буйство подаста хинови.
На реце на Каяле тьма светъ покрыла -
по Руской земли прострошася половци,
аки пардуже гнездо.
Уже снесеся хула на хвалу;
уже тресну нужда на волю;
уже връжеся дивь на землю.
Се бо готьскыя красныя девы
въспеша на брезе синему морю:
звоня рускыме златомъ;
поютъ время Бусово,
лелеютъ месть Шароканю.
А мы уже, дружина, жадни веселия!
Тогда великый Святъславъ
изрони злато слово
с слезами смешено
и рече:
"О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде!
Рано еста начала Половецкую землю
мечи цвелити,
а себе славы искати.
Нъ нечестно одолесте,
не честно бо кровь поганую пролиясте.
Ваю храбрая сердца
въ жестоцемъ харалузе скована
а въ буести закалена.
Се ли створисте моей сребреней седине?
А уже не вижду власти
сильнаго,
и богатаго,
и многовоя
брата моего Ярослава
съ черниговьскими былями,
съ могуты,
и съ татраны,
и съ шельбиры,
и съ топчакы,
и съ ревугы,
и съ ольберы.
Тии бо бес щитовь съ засапожникы
кликомъ плъкы побеждаютъ,
звонячи въ прадеднюю славу.
Нъ рекосте: "Мужаимеся сами:
преднюю славу сами похитимъ,
а заднюю си сами поделимъ!"
А чи диво ся, братие, стару помолодити!
Коли соколъ в мытехъ бываетъ,
высоко птицъ възбиваетъ;
не дастъ гнезда своего въ обиду.
Нъ се зло - княже ми непособие:
наниче ся годины обратиша.
Се у Римъ кричатъ подъ саблями половецкыми,
а Володимиръ подъ ранами.
Туга и тоска сыну Глебову!"

Великый княже Всеволоде!
Не мыслию ти прелетети издалеча,
отня злата стола поблюсти?
Ты бо можеши Волгу веслы раскропити,
а Донъ шеломы выльяти!
Аже бы ты былъ,
то была бы чага по ногате,
а кощей по резане.
Ты бо можеши посуху
живыми шереширы стреляти -
удалыми сыны Глебовы.

Ты, буй Рюриче, и Давыде!
Не ваю ли вои
злачеными шеломы по крови плаваша?
Не ваю ли храбрая дружина
рыкаютъ, акы тури,
ранены саблями калеными
на поле незнаеме?
Вступита, господина, въ злат стремень
за обиду сего времени,
за землю Рускую,
за раны Игоревы,
буего Святъславлича!

Галичкы Осмомысле Ярославе!
Высоко седиши
на своемъ златокованнемъ столе,
подперъ горы Угорскыи
своими железными плъки,
заступивъ королеви путь,
затворивъ Дунаю ворота,
меча бремены чрезъ облакы,
суды рядя до Дуная.
Грозы твоя по землямъ текутъ,
отворяеши Киеву врата,
стреляеши съ отня злата стола
салътани за землями.
Стреляй, господине, Кончака,
поганого кощея,
за землю Рускую,
за раны Игоревы,
буего Святъславлича!

А ты, буй Романе, и Мстиславе!
Храбрая мысль носитъ вашъ умъ на дело.
Высоко плаваеши на дело въ буести,
яко соколъ, на ветрехъ ширяяся,
хотя птицю въ буйстве одолети.
Суть бо у ваю железныи папорбци
подъ шеломы латиньскыми.
Теми тресну земля,
и многы страны -
Хинова,
Литва,
Ятвязи,
Деремела,
и половци сулици своя повръгоша,
а главы своя подклониша
подъ тыи мечи харалужныи.

Нъ уже, княже Игорю,
утръпе солнцю светъ,
а древо не бологомъ листвие срони:
по Роси и по Сули гради поделиша.
А Игорева храбраго плъку не кресити!
Донъ ти, княже, кличетъ
и зоветь князи на победу.
Олговичи, храбрыи князи, доспели на брань...

Инъгварь и Всеволодъ,
и вси три Мстиславичи,
не худа гнезда шестокрилци!
Не победными жребии
собе власти расхытисте!
Кое ваши златыи шеломы
и сулицы ляцкыи
и щиты?
Загородите полю ворота
своими острыми стрелами
за землю Рускую,
за раны Игоревы,
буего Святъславлича!

Уже бо Сула не течетъ сребреными струями
къ граду Переяславлю,
и Двина болотомъ течетъ
онымъ грознымъ полочаномъ
подъ кликомъ поганыхъ.
Единъ же Изяславъ, сынъ Васильковъ,
позвони своими острыми мечи
о шеломы литовьскыя,
притрепа славу деду своему Всеславу,
а самъ подъ чрълеными щиты
на кроваве траве
притрепанъ литовскыми мечи
и с хотию на кров,
а тъи рекъ:
"Дружину твою, княже,
птиць крилы приоде,
а звери кровь полизаша".
Не бысть ту брата Брячяслава,
ни другаго - Всеволода.
Единъ же изрони жемчюжну душу
изъ храбра тела
чресъ злато ожерелие.
Уныли голоси,
пониче веселие,
трубы трубятъ городеньскии.

Ярославли вси внуце и Всеславли!
Уже понизите стязи свои,
вонзите свои мечи вережени.
Уже бо выскочисте изъ дедней славе.
Вы бо своими крамолами
начясте наводити поганыя
на землю Рускую,
на жизнь Всеславлю.
Которою бо беше насилие
отъ земли Половецкыи!

На седьмомъ веце Трояни
връже Всеславъ жребий
о девицю себе любу.
Тъй клюками подпръ ся о кони
и скочи къ граду Кыеву
и дотчеся стружиемъ
злата стола киевьскаго.
Скочи отъ нихъ лютымъ зверемъ
въ плъночи изъ Белаграда,
обесися сине мьгле; утръже вазни,
с три кусы отвори врата Новуграду,
разшибе славу Ярославу,
скочи влъком
до Немиги съ Дудутокъ.

На Немизе снопы стелютъ головами,
молотятъ чепи харалужными,
на тоце животъ кладутъ,
веютъ душу отъ тела.
Немизе кровави брезе
не бологомъ бяхуть посеяни -
посеяни костьми рускихъ сыновъ.

Всеславъ князь людемъ судяше,
княземъ грады рядяше,
а самъ въ ночь влъкомъ рыскаше:
изъ Кыева дорискаше до куръ Тмутороканя,
великому Хръсови влъкомъ путь прерыскаше.
Тому въ Полотьске позвониша заутренюю рано
у святыя Софеи въ колоколы,
а онъ въ Кыеве звон слыша.
Аще и веща душа въ дерзе теле,
нъ часто беды страдаше.
Тому вещей Боянъ
и пръвое припевку, смысленый, рече:
"Ни хытру,
ни горазду,
ни пытьцю горазду
суда божиа не минути".

О, стонати Руской земли,
помянувше пръвую годину
и пръвыхъ князей!
Того старого Владимира
нельзе бе пригвоздити къ горамъ киевьскымъ:
сего бо ныне сташа стязи Рюриковы,
а друзии Давидовы,
нъ розно ся имъ хоботы пашутъ,
копиа поютъ!

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышитъ,
зегзицею незнаема рано кычеть:
"Полечю - рече - зегзицею по Дунаеви,
омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце,
утру князю кровавыя его раны
на жестоцемъ его теле".

Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
"О ветре, ветрило!
Чему, господине, насильно вееши?
Чему мычеши хиновьскыя стрелкы
на своею нетрудною крилцю
на моея лады вои?
Мало ли ти бяшетъ горе подъ облакы веяти,
лелеючи корабли на сине море?
Чему, господине, мое веселие
по ковылию развея?"

Ярославна рано плачеть
Путивлю городу на забороле, аркучи:
"О Днепре Словутицю!
Ты пробилъ еси каменныя горы
сквозе землю Половецкую.
Ты лелеял еси на себе Святославли носады
до плъку Кобякова.
Възлелей, господине, мою ладу къ мне,
а быхъ не слала къ нему слезъ
на море рано".

Ярославна рано плачетъ
въ Путивле на забрале, аркучи:
"Светлое и тресветлое сълнце!
Всемъ тепло и красно еси:
чему, господине, простре горячюю свою лучю
на ладе вои?
Въ поле безводне жаждею имь лучи съпряже,
тугою имъ тули затче?"

Прысну море полунощи,
идутъ сморци мьглами.
Игореви князю богъ путь кажетъ
изъ земли Половецкой
на землю Рускую,
къ отню злату столу.

Погасоша вечеру зари.
Игорь спитъ,
Игорь бдитъ,
Игорь мыслию поля меритъ
отъ великаго Дону до малаго Донца.
Комонь въ полуночи Овлуръ свисну за рекою:
велить князю разумети:
князю Игорю не быть!
Кликну,
стукну земля,
въшуме трава,
вежи ся половецкии подвизашася.
А Игорь князь поскочи
горнастаемъ къ тростию
и белымъ гоголемъ на воду.
Въвръжеся на бръзъ комонь
и скочи съ него бусымъ влъкомъ.
И потече къ лугу Донца,
и полете соколомъ подъ мьглами,
избивая гуси и лебеди
завтроку,
и обеду,
и ужине.
Коли Игорь соколомъ полете,
тогда Влуръ влъкомъ потече,
труся собою студеную росу:
претръгоста бо своя бръзая комоня.

Донецъ рече:
"Княже Игорю!
Не мало ти величия,
а Кончаку нелюбия,
а Руской земли веселиа".
Игорь рече: "О Донче!
не мало ти величия,
лелеявшу князя на влънахъ,
стлавшу ему зелену траву
на своихъ сребреныхъ брезехъ,
одевавшу его теплыми мъглами
подъ сению зелену древу;
стрежаше его гоголемъ на воде,
чайцами на струяхъ,
чрьнядьми на ветрехъ".
Не тако ти, рече, река Стугна:
худу струю имея,
пожръши чужи ручьи и стругы,
рострена к устью,
уношу князю Ростиславу затвори.
Днепрь темне березе
плачется мати Ростиславля
по уноши князи Ростиславе.
Уныша цветы жалобою,
и древо с тугою къ земли преклонилося.

А не сорокы втроскоташа -
на следу Игореве ездитъ Гзакъ съ Кончакомъ.
Тогда врани не граахуть,
галици помолъкоша,
сорокы не троскоташа,
полозие ползоша только.
Дятлове тектомъ путь къ реце кажутъ,
соловии веселыми песньми
светъ поведаютъ.

Молвитъ Гзакъ Кончакови:
"Аже соколъ къ гнезду летитъ,
соколича ростреляеве
своими злачеными стрелами".
Рече Кончакъ ко Гзе:
"Аже соколъ къ гнезду летитъ,
а ве соколца опутаеве
красною девицею".

И рече Гзакъ къ Кончакови:
"Аще его опутаеве красною девицею,
ни нама будетъ сокольца,
ни нама красны девице,
то почнутъ наю птици бити
в поле Половецкомъ".

Рекъ Боянъ и Ходына,
Святъславля песнотворца
стараго времени Ярославля,
Ольгова коганя хоти:
"Тяжко ти головы кроме плечю,
зло ти телу кроме головы" -
Руской земли безъ Игоря.

Солнце светится на небесе, -
Игорь князь въ Руской земли;
девици поютъ на Дунаи, -
вьются голоси чрезъ море до Киева.
Игорь едет по Боричеву
къ святей богородици Пирогощей.
Страны ради, гради весели.

Певше песнь старымъ княземъ,
а потомъ молодымъ пети:

"Слава Игорю Святъславличю,
буй туру Всеволоду,
Владимиру Игоревичу!"

Здрави князи и дружина,
побарая за христьяны
на поганыя плъки!

Княземъ слава а дружине!
Аминь.

Первое издание 1800 года

Отредактировано Иванка (2014-01-01 04:43:37)

Поделиться52014-03-12 02:09:57

Автор: Иванка
Активный участник

Иванка написал(а):

Загадочные «харалужные» мечи, «харалуг» упоминаются лишь в «Слове…» и еще в «Задонщине»

Foxes написал(а):

Во! Язык! написано по русски, а никто прочитать не может, всяк кулик на свой лад, сколько копий сломано, а воз видно и ныне там!

В «Слове о полку Игореве» масса головоломок для переводчиков этого произведения на современный русский язык. Одной из таких загадок является название древнерусских мечей (и не только), которое встречается в повествовании неоднократно. Мечи автор «Слова» называет «харалужными», крепко «насолив» этим названием будущим переводчикам... Одним из первых осуществил перевод "Слова..." В.А. Жуковский, оставив в тексте "харалугъ" и "харалужные" без перевода на современный ему русский язык.

(Возможно, что ХАРАЛУГЪ/ХАРАЛУЖНЫЙ связано с топонимами ЛУЖНИКИ и Великий ЛУГ). МАСКВА - МАКОШЬ)

Тогда великыи Святъславъ изрони злато слово слезами смѣшено, и рече: О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! ...Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. (Слово о полку Игореве)

http://feb-web.ru/feb/slovoss/ss-abc/ss6/ss6-1181.htm
Харалужный, -ая, -ое — прилаг. к «харалуг» — булатный, стальной (?) (5): Яръ Туре Всеволодѣ! стоиши на борони, прыщеши на вои стрѣлами, гремлеши о шеломы мечи харалужными. 13. Гримлютъ сабли о шеломы, трещатъ копіа харалужныя въ полѣ незнаемѣ среди земли Половецкыи. 17. Тіи бо два храбрая Святъславлича, Игорь и Всеволодъ, уже лжу убудиста, которую то бяше успилъ отецъ ихъ Святъславь грозныи великыи Кіевскыи грозою. Бяшеть притрепеталъ своими сильными плъкы и харалужными мечи. 21. Тѣми тресну земля, и многи страны — Хинова, Литва, Ятвязи, Деремела и Половци сулици своя повръгоша, а главы своя подклониша подъ тыи мечи харалужныи. 32. На Немизѣ снопы стелютъ головами, молотятъ чепи харалужными, на тоцѣ животъ кладутъ, вѣютъ душу отъ тѣла. 36.

Грянуша копия харалужныя, мечи булатныя, топори легкие, щиты московьскыя, шеломы нѣмецкие, боданы бесерменьскыя. Задон. К-Б, 549 (XV в. ~ XIV в.).

Ср. Харалужныи перен. — твердый, как харалуг (?).

Восплачется жена Микулина Мария, а ркучи таково слово: Доне, Доне, быстрыи Доне, прошелъ еси землю Половецкую, пробилъ еси берези харалужныя. Задон. К-Б, 550 (XV в. ~ XIV в.).

Ср. Харалужничныи, фараужный — харалужный.

И наѣхали рустии сынове на сильную рать татарьскую, ударишася копии харалужничьными о доспехы татарскыа. Задон. Ист.-1, 543 (кон. XVI — нач. XVII в. ~ XIV в.). То ти наехали руские князи на силу татарскую и удариша копье фараужными о доспѣхи татарские. Задон. Унд., 538 (сер. XVII в. ~ XIV в.).

◊ Харалужныя — им. пад. мн. ч. ср. р.; харалужныи — вин. пад. мн. ч. м. р.; харалужными — твор. пад. мн. ч.

См. комментарий к слову Харалугъ.

http://feb-web.ru/feb/slovoss/ss-abc/ss6/ss6-1181.htm
„Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена“... „Буесть“, в которой закалены сердца, ясная антитеза „жестокому харалугу“. Это — „лед и пламень“, ...метафора взята автором „Слова“ из производственного процесса, где ковка и закалка термически полярны.

В. Л. Виноградова (Лексическая вторичность «Задонщины» сравнительно со «Сл. о п. Иг.». — ТОДРЛ, т. XII, М. — Л., 1956, с. 21): «Во всех списках „Задонщины“ во фразах, заимствованных из „Слова“, „мечи харалужные“ заменены на „мечи булатные“ (вопрос: зачем? с какой целью? - И.)

Н. А. Баскаков (Тюркизмы — воинская терминология и бытовая лексика в «Сл. о п. Иг.». — Rocznik orientalistyczny, Warszawa, 1976, t. XXXVIII, s. 75—76): «Трудно определить истинное происхождение слова харалуг, харалужный, но все ...этимологии могут быть объединены в три основные значения: 1) либо слово харалуг и харалужный имело значение гибель, гибельный, несущий гибель и разрушение, т. е. толкование этого понятия, приведенное В. Ф. Ржигой, причем этимоном этого слова была скорее тюркская основа qyr-yl-u qyr-yl-uw массовая гибель, массовое уничтожение, жестокие битвы и сражения, чем арабск. xarab lyq lu в том же значении; 2) либо это слово указывало на название типа металла (стали), из которого были сделаны мечи, копья, цепы и латы воина, а именно: а) qarluq — название металла по племенному названию карлуков, добывающих железо на Тянь-Шане; б) qar(a)lung — по названию династии франкских королей королингов — по имени которых мог быть назван металл и оружие, сделанное из этого металла; qyr-y-lu, qyr-y-lu, qajra-l-u — отточенный, граненый, наличие граней, т. е. по характеру обработки металла, изделия из которого мечи, копья, цепы, латы имели грани, отличались особой выработкой; г) qara-lu — с чернью, вороненый, qary-w-lu — то, что подвергнуто обжигу, закалке, т. е. по типу обработки металла, из которого было выковано оружие и снаряжение, по качеству металла; д) либо харалуг и харалужный обозначало назначение оружия и снаряжения — qaruw lu, рассчитанный на сильного, мощного воина — мощный, сильный».

http://www.dm-dobrov.ru/slovo/words/haralug.html
Встречается это странное слово в "Слове о полку Игореве" в сочетаниях, которые смысла его не открывают, например: «гремлеши о шеломы мечи харалужными», «трещатъ копия харалужныя», «сердца, в жестоцемъ харалузе скована», «молотятъ чепи харалужными». Переводят это словом булатный, опираясь на следующие рассуждения:

Весьма распространенной и, пожалуй, наиболее признанной тюркологами этимологией харалуг считается сочетание производящей основы qara- ‘черный’ + афф. -lyk, образующий отвлеченное понятие качества, > qara-lyk, qara-luγ ‘чернота, чернь’ с переносным значением ‘вороненая сталь, черный металл’.
Н.А. Баскаков. Тюркская лексика в «Слове о полку Игореве». М., 1985, стр. 164.

Я не оговорился: хотя тюркологи имели в виду вороненую сталь, переводчики заменили ее на цветистую булатную… Следует также добавить, что ни в одном тюркского корня языке слова харалуг нет, а булат примерно так везде и произносится (слово персидское). Переносным же значением от слова черный является например, слово черновик или имя Черное море, а не вороненая сталь, черненая.

Недоумение вызывает следующий перевод:

…трещат копья булатные в поле неведомом среди земли Половецкой.

На Немиге снопы стелют из голов, молотят цепами булатными…

Слово о полку Игореве. Л.: Советский писатель, Ленинградское отделение, 1967, стр. 60, 64 // Перевод Л.А. Дмитриева, Д.С. Лихачева и О.В. Творогова.

Копья и цепы были деревянные, а не булатные; разве уж наконечник у копья мог быть булатным для красоты. Цепы же булатные даже в качестве образа странно выглядят: булат — это красивая сталь, играющая цветом и узором, игривая, мало того — очень дорогая из-за невероятной прочности и гибкости (клинок булатный, например, можно было согнуть в кольцо, можно было разрубить им на лету легчайшую газовую косынку), а цеп — дешевое крестьянское орудье из двух палок, длинной и короткой, скрепленных коротким ремнем, веревкой или цепью (длинную держат, а короткой бьют — молотят). Выражение «цепы булатные» звучит примерно как «лохмотья царские».

Foxes написал(а):

Harlequin

"Не буди лиха, пока оно тихо" (руssкая пословица).

Отредактировано Иванка (2014-03-12 07:40:03)

Поделиться62014-03-13 23:34:08

Автор: Ведарита
Активный участник

Один пекинский профессор написал, что "Слово..." напоминает поэзию средневековых китайских поэтов.

А не наоборот ли?

Поделиться72014-04-09 23:28:30

Автор: Иванка
Активный участник

Параллельный корпус переводов "Слова...", деление на фрагменты

http://www.nevmenandr.net/slovo/zvenja.html

Весь текст «Слова…» разбит на фрагменты в соответствии с делением, предложенным Р. О. Якобсоном.

Ниже приводится текст каждого отрывка с его порядковым номером. С этой же страницы вы можете перейти непосредственно к сопоставлению, выбрав нужные вам фрагмент и переводы из соответствующих списков и нажав кнопку «Выбрать».

Продолжаю изследование, начатое :rolleyes: в п.5:

Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена.

http://feb-web.ru/feb/slovoss/ss-abc/ss1/ss1-0733.htm

Буесть

1. Храбрость, отвага, ярость в битве: О моя сыновчя, Игорю и Всеволоде! рано еста начала Половецкую землю мечи цвѣлити, а себѣ славы искати. ...Ваю храбрая сердца въ жестоцемъ харалузѣ скована, а въ буести закалена. 26. А ты, буи Романе, и Мстиславе! храбрая мысль носитъ ваю умъ на дѣло. Высоко плаваеши на дѣло въ буести, яко соколъ на вѣтрехъ ширяяся, хотя птицю въ буиствѣ одолѣти. 31.

...римляне ненасытни суть иманиа... могуть же и удеса своя продаяти: и братию и чада; ови же буестью совращающе безумие на мужество, ови же ласкосердьствующе на златоимание, яко же врани на трупъ. Флав. Полон. Иерус., 234 (XVI в. ~ нач. XII в.). 1224: ...а самому Данилу бодену бывше в перси, младъства ради и буести не чюяще ранъ бывшихъ на телеси его. Ипат. лет., 744 (XV в.).

Ср. Опыт обл. слов.: Буесть — отвага, удаль. Сибир.

Ср. Б. А. Рыбаков (Ремесло древ. Руси. М., 1948, стр. 236—237): Существует своеобразный способ закалки оружия: раскаленный выкованный клинок, поставленный вертикально лезвием вперед, вручается всаднику, который гонит коня с возможной быстротой. При этом пламенный харалужный клинок закаляется в воздушной струе, причем лезвие, охлаждаясь больше, было тверже, а обух сохранял большую вязкость, что в целом давало идеальные качества клинка. В связи с этим фраза автора „Слова“: „Игорю и Всеволоде! ...Ваю храбрая сердца в жестоцем харалузе скована, а в буести закалена“ приобретает особый смысл и свидетельствует как о технических знаниях автора, так и о приемах закалки пламенной стали, практиковавшихся древнерусскими оружейниками.

2. Надменность, тщеславие.

Буесть (κενοθοξια) же человѣческая вниде въ миръ. Хрон. Амарт., 61 (XIII—XIV вв. ~ XI в.). По сихъ же царствова Иулии цесарь 1-е и единъ облада Ромьскыми скипетры съ многою гордынею и буестью тѣмь и диктаторъ нарицашеся (αλαζονεια). Хрон. Амарт., 205 (XIII—XIV вв. ~ XI в.). О владычице богородице! Отъими от убогаго сердца моего гордость и буесть, да не възношюся суетою мира сего... Поуч. Вл. Моном., 155 (1377 г. ~ нач. XII в.). А иже мнить над человѣкы власть имѣти, а ярости и буести (φυλαρκια), и сласти работая, то первое будеть посмѣшенъ людемъ... Пчела, 97—98 (XIV в. ~ XIII в.). Не рѣчи въздвизають печали, но лаявшаго намъ буесть и коегождо ихъ гордость (υπεροψια). Пчела, 113 (XIV в. ~ XIII в.). 1328: И нѣкто от воеводъ ... манастырская разграбляше. И грядущу ему въ монастырь з буестию, и явися святый, и з коня низсвергъ его... Ник. лет. X, 201 (XVI в.).

3. Своеволие, дерзость.

Исаия бысть мужь пророкъ чюденъ, ръвения добра и испольненъ. Дръзъ мужь, дръзъ же не буестию, нъ добрыимъ ревнованиемь. Шест. Ио. екз., 37 (1263 г.). Еврей бѣ нѣкто именемъ Илия, смиренъ и кротокъ велми имяше два сына ею же не казняше, аще и злое творяста... но волю има бѣ далъ, она ж в буести в ненаказании все зло творяста. Измар., 95 (перв. пол. XVI в. ~ XIV—XV вв.).

4. Буйство, безумие.

Другый мужь именемь Козма ... приде в монастырь святого Сиона, имы дух нечистый, водимъ двѣма человѣкомъ, буести его ради. Ж. и чуд. Николы, 63 (XIV в. ~ XI в.).

|| Заблуждение, помрачение ума.

Пифагоръ бо и Платонъ и Плотинь и сущий в тѣх буести (συμμωρια) бессмертны суть душа купно исповѣдавше. Хрон. Амарт., 414 (XV в. ~ XI в.). Иже прежде бывь (Симон) варягь, нынѣ же... оставивь латиньскую буесть и истиннѣ вѣровавъ въ господа нашего Иисуса Христа. Патер. Печ., 5 (XV в. ~ XIII в.).

◊ Буести — мест. (предл.) пад. ед. ч.

Поделиться82014-04-16 21:01:26

Автор: Лаодика
Активный участник

Иранское влияние на славянскую веру на примере "Слово о полку Игореве"

Как известно, славянские мифологические тексты не сохранились. Основная причина этого, по-видимому, заключается в том, что к моменту возникновения письменности славяне успели дважды сменить свои сакральные представления. Сначала древнее язычество подверглось сильному влиянию дуализма иранского типа, затем последний, не одержав полной победы, был вытеснен христианством.

Рассмотрение божеств «второго ранга», упоминаемых в «Слове о полку Игореве», мы начнем с имени Див, которое представляет особую важность с точки зрения гипотетического перехода славян от древнего язычества к мифологическому дуализму. Как известно, Див дважды встречается в Слове в следующих контекстах: «…свистъ зверинъ въста; збися дивъ, кличетъ връху древа, велитъ послушати – земли незнаеме»; «Уже снесеся хула на хвалу; уже тресну нужда на волю, уже връжеса Дивь на землю». Из этих контекстов следует, что Див враждебен русской земле (криком предупреждает врагов), что он птицеобразное существо, живущее на дереве.

Семантическим подкреплением этому толкованию служит севернорусская запись о зловещей птице Див: «Сидит она на сухом дереве и кличет, свищет она по-змеиному, кричит она по-звериному». Ср. также описание Соловья-разбойника в былине об Илье Муромце: «Сидит Соловей-разбойник во сыром дубу… а то свищет Соловей да по-соловьему, он кричит… по-звериному».

Данные славянских языков позволяют реконструировать прасл. divъ «злой дух, птицеобразное чудовище, демон». Ср. укр. див «зловещая птица, злой дух, чудовище», серб.-хорв. див «демон, великан», див птица «огромная сказочная птица», болг. див «злой дух, чудовище».

Нет основания считать эти слова локальными тюркизмами (персидскими заимствованиями при турецком посредничестве являются только лексемы со значением «великан»). Против такого подхода свидетельствует ряд фактов.
Во-первых, по славянским языкам широко представлены соответствующие сложные слова с определяющей основой div- и словосочетания с прилагательными того же корня: польск. dziwolag «чудовище», dziwozona «русалка», чеш. divy muz «леший», diva zena «русалка», серб.-хорв. дивльи човек «леший», словен. divi moz «тж», болг. дива, самодива «русалка».

Во-вторых, в славянских языках представлены прилагательные и глаголы того же происхождения с общим значением «одержимый, быть одержимым»: чеш. divy «бешеный», н.-луж. ziwy «необузданный», полаб. daive «буйный, одержимый», серб.-хорв. дивльати «буйствовать, бушевать, беситься», словен. divjati «тж», кашуб. zev’ic «зачаровать, сглазить». Прасл. divъ «демон, злой дух» точно соответствует др.-иран. daeva «демон».
В то же время у славян сохранились следы старого, предшествующего иранскому влиянию индоевропейского значения. Прасл. divъ «бог» (и.-е. deiuos: др.-прус. deywis, др.-лат. deivos, др.-инд. devah) восстанавливается из производного имени divъ (jъ) «неприрученный (о животных), невыращенный (о растениях)». Ср. табуистическое название волка: серб.-хорв. дивльи пас = латыш. dieva suns «неприрученный пёс» = «божий пёс».

Таким образом, в славянских языках ясно проступают следы древнего перехода divъ «бог» > divъ «демон». Этот семантический переход – совершенно очевидный результат проникновения иранской пары baga «бог» – daeva «демон», отражающий иранский мифологический дуализм (доброе начало – злое начало). Под иранским влиянием возникла соответствующая славянская пара bogъ – divъ, первый элемент которой не имеет соответствий в европейских языках индоевропейского происхождения. Это изменение сакрального мира славян сказалось и на других семантических микросистемах, и в частности на противопоставлении «бог» – «человек» как «небесный» – «земной», характерном для италийских, германских и балтийских языков (ср. лат. deus-homo, гот. *tius-guma, др.-прус. deywis-smoi). У славян в соответствии с перечисленными парами и особенно балтийской ожидалось бы *divъ «бог», «небесный» – *zmajъ «человек», «земной».

После того как bogъ вытеснило divъ из позиции «небесный» («верхний мир»), последнее заняло позицию в «среднем мире», т.е. в мире леса, деревьев (ср. др.-инд. madhyam «середина», лат. medium «тж» и др.-прус. median «дерево», латыш. mezs «лес»). Отсюда понятно, почему прасл. divъ(jъ) получило в ряде славянских языков значение «леший» («лесной дух»), а в ряде других (в том числе в древнерусском языке Слова) стало обозначать птицеобразное мифическое существо, живущее на дереве.

Прасл. *zmajъ «человек» (др.-прус. smoi «тж») соответственно сместилось в «нижний мир», совпав с прасл. zmьjь «змей» (возможно, *zmajъ > zmьjь в результате перехода в более продуктивную словообразовательную модель на –ьjь). Дополнительным подтверждением этой гипотезы является инновационное название человека у славян прасл. celovekъ (ср. серб.-хорв. човек в значении «некто» и польск. (kto)-kolwiek «тж»).

Прасл. divъ после описанных изменений стало обозначать «злое, чужое, враждебное» (в противовес прасл. bogъ «доброму, своему, дружественному»), «живущее на дереве, в среднем мире» (в противовес прасл. zmьjь, хтоническому представителю «нижнего мира»). Эти значения вполне соответствуют тем, которые выводятся из контекстов Слова.

Интересно, что bogъ употребляется в Слове только один раз и в недвусмысленно противоположном значении. В уже упомянутом месте поэмы, где описывается бегство Игоря из половецкого плена, bogъ в отличие от divъ несет в себе «свое, доброе, дружественное» начало. Bogъ помогает Русской земле, divъ – врагам.

В.В. Мартынов. Сакральный смысл «Слова о полку Игореве» // Славянский и балканский фольклор. М., 1989. С. 61, 63-65

Поделиться92014-10-15 18:08:41

Автор: Лаодика
Активный участник

Иванка написал(а):

Боянъ бо вещий,
аще кому хотяше песнь творити,
то растекашется мыслию по древу,
серымъ вълкомъ по земли,
шизымъ орломъ подъ облакы.

Вещий Боян и Будда

Борис Попов

Вполне вероятно, что сопоставление этих двух персонажей у многих читателей вызовет недоумение. Но давайте не будем спешить с выводами и спокойно во всём разберёмся. Тем более что давно уже пора нам всем поставить точку над «i». Начнём с Бояна ибо он Вещий. Что нам известно о нём? К великому сожалению, очень и очень мало. Тем не менее, он упоминался на территории нашей Руси, по крайней мере, в трёх источниках: в «Задонщине», в «Слове о полку Игореве» и в «Сказании про Макодуна-царя».
В «Задонщине», которая появилась на свет после Куликовской битвы примерно в 1383 году, Бояну были посвящены следующие строки: «Не проразимся мыслию по землями, помянем первых лет времена, похвалим вещаго Бояна, горазна гудца в Киеве. Тот бо вещий Боян воскладоша горазная своя персты на живыя струны, пояше русским князем славы: первую славу великому князю киевскому Игорю Рюриковичу, 2 – великому князю Владимиру Святославичю Киевскому, третью – великому князю Ярославу Володимеровичю…».
Если верить автору этих строк, то Вещий Боян мог быть современником Ярослава Мудрого (978-1054). Однако в русских летописях того времени о нём нет ни единого упоминания, хотя и прозывался он не по-простому, а именно вещим. Вполне вероятно, что имя собственное у него было совсем иным, а вещим Бояном его прозвали в честь какого-то более древнего вещуна. Попробуем проверить эту версию.
Автор «Слова о полку Игореве», который был современником Игоря Святославича (1150-1202) посвящает Бояну такие строки: «Начати же ся тей песни по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню. Боян бо вещий, аще кому хотяше песнь творити, то растекашется мыслию по древу, серым волком по земли, шизым орлом под облакы. Помняшет бо, рече, первых времён усобиц… Боян же, братие, не десять соколов на стадо лебедей пущаше, но своя прсты на живая струны вскладаше… О Бояне, соловию стараго времени! Абы ты сиа плкы ущекотал, скача, славию, по мыслену древу, летая умом под облакы, свивая славы оба полы сего времени, рища в тропу Трояню чрес поля на горы. …вещей Бояне Велесов внуче…»
Если верить автору «Слова…», то Вещий Боян действительно жил в более древние времена, зачем-то искал тропу в Трою и якобы был внуком Велеса. Сравнивая оба текста, можно также заметить, что автор «Задонщины» использовал в своём повествовании некоторые речевые обороты более раннего «Слова…»
В «Сказании про Макодуна-царя» тоже упоминается некий Боян, однако этот сказитель жил гораздо раньше, так как был современником не киевских князей, а некоего царя Макодуна, который царствовал у берегов Дона ещё тогда, когда и Комыри (киммерийцы) не приходили, то есть, примерно, в VI веке до н.э. «Царь посылал Бояну серебряный рог мёда, а когда тот выпивал и славил царя, Макодун просил Бояна рог оставить на память и спеть им думу про старовину. И Боян начинал так: «Слава богам нашим в небе, слава! И царю Макодуну слава! И Роду-Племени его, что Макодунами прозывается, слава! Было время, когда Русы звались Ойразами. Было время, когда правил ими Сварог. И в то время земля дрогнулась и до воды пошла. И Сварог-царь на лодиях по морю бурному повёл людей к полудню, и через три дня дошёл до Великой Земли. И Сварог перед самым берегом своим трезубцем великую рыбу из волн достал и сказал: «То есть знак от богов, что не исчезнут Русы, и Сурья наша будет в небе сиять, и после тяжких времён в земле новой ещё лепшая жизнь настанет!» И остался Русами Рыбный Януш править, а царь Сварог уплыл до Египету. Допел Боян песню, поблагодарили его люди».
Возникает естественный вопрос: может быть именно этот самый ранний из упоминаемых Боянов и был самым первым вещим Бояном у русов? Ведь других упоминаний и нет? Чтобы найти окончательный ответ на этот вопрос, попробуем вспомнить всех тех исторических персонажей, кто был современником этого Бояна, носил такое же имя или прозвище и мог быть прозван вещим.
Одного из подобных персонажей в своей книге «О жизни, учениях и изречениях знаменитых философов» упоминал Диоген Лаэртский. Речь идёт о философе Бионе, который жил как раз в VI веке до н.э. и был родом с острова Проконнес. Этот остров расположен у берегов Трои, о которой почему-то вспоминал автор «Слова…». Бион известен также тем, что после себя оставил две книги на ионийском наречии. Он был самым первым философом, носящим подобное имя, очень похожее на имя Бояна. Все остальные девять Бионов, упоминаемых Диогеном Лаэртским, жили позднее.
Если теперь вспомнить строки из древней летописи святого Нестора: «…бысть язык славенеск, от племени Афетова, нарицаеми норцы, яже суть славяне, иже живяху близь Сирии и в Пафлагонии», то во времена этого философа предки славян действительно могли жить рядом с ним. Так может быть вещий Боян руссов это и есть тот самый Бион? Ведь многое совпадает!
Другой мудрец, носивший в это же самое время прозвище Боян, известен по китайским источникам. Речь идёт о всем известном Лао-цзы, основателе даосизма, который родился в 604 году до н.э. Дело в том, что его прозвище Лао-цзы означает просто «Старый мудрец». В действительности же при рождении он получил имя Эр, а фамилия у него была Ли. Однако в зрелом возрасте его называли Бояном. Вероятно потому, что он служил при дворе императора царства Чжоу историографом и библиотекарем, продолжая дело своего предшественника, который жил ещё в начале VIII века до н.э. и носил имя Боян.
Вот что сохранилось в китайских преданиях, которые изложены в книге писателя Юань Кэ, о том, самом древнем Бояне: «Один из придворных историков, Бо Ян, видя, что при дворе всё идёт кувырком, начал внимательно просматривать хроники и в одной из них обнаружил короткое предание, из которого ему стало ясно, что государыня Бао Сы «была оборотнем». Он не удержался от громкого восклицания: Смута наступила! Государство Чжоу обречено на гибель, спастись нельзя!» Из этих слов следует, что этот Боян был не просто историком, а предсказателем, то есть вещуном. И вот Ли Эр шёл по его же стопам и во время своей службы во дворце заслужил то же самое прозвище.
Тут читатель может возразить: какое мы имеем право сравнивать китайского вещего Бояна (Ли Эра) с русским вещим Бояном. Ведь первый жил очень далеко от Дона и не мог иметь дело с царём Макодуном. Однако опять не будем спешить с выводами, а спокойно разберёмся с имеющимися в нашем распоряжении фактами.
Во-первых, Ли Эр по своему происхождению не был китайцем. Он родился в деревне Цюй-жень волости Ли уезда Ку удела Чу, то есть в районе нынешнего Пекина, где в то время жили не китайцы, а племена каких-то белых Ди. Поэтому Ли Эр мог быть родом из племени белых Ди.
Традиционное изображение Ли Эра позволяет нам убедиться в том, что он действительно не был монголоидом. Кроме того, следует помнить и о том, что в 453 году до н.э. племена белых Ди навсегда покинули Китай и ушли куда-то на север, а затем повернули на запад, где вскоре китайцами стали упоминаться племена юечжи, то есть племена кушан и тохар, образовавших впоследствии огромное Кушанское царство.
Во-вторых, что касается дальнейшей жизни самого Бояна Ли Эра, то после своей многолетней службы при дворе, он разочаровался в тамошних порядках и тоже навсегда ушёл из Китая на запад, но на век раньше. Может быть он, действительно, искал тропу, ведущую в Трою, как и писал об этом автор «Слова о полку Игореве». Происходило это примерно в середине VI века до н.э., то есть во время жизни царя Макодуна. Согласно китайским источникам, Бояна Ли Эра видели в Индии и у берегов Каспия, а оттуда до Дона, как известно, уже рукой подать. Так какого же Бояна мы имеем в виду, когда вспоминаем некоего русского вещего Бояна? Может быть всё таки Ли Эра? Или Боян Ли Эр, ищущий тропу в Трою, и философ Бион, появившийся в это же время возле Трои, это один и тот же человек?
В пользу подобного вывода говорят несколько исторических фактов. Во-первых, Боян, современник Макодуна, в своей песне вспоминал о каком-то бедствии, когда земля в результате землетрясения уходила под воду. После чего Сварог, вождь русов, направился на юг в Египет. Вполне вероятно, что Боян упоминал тогда Девкалионово бедствие, во время которого в Эгейском море взорвался остров Санторин и образовалась гигантская морская волна, которая затопила многие близлежащие острова и материковые берега, население которых превратилось в вынужденных скитальцев. Произошло это в 1470 до н.э. Через некоторое время в Китае на берегах Тихого океана впервые высадились племена каких-то скитальцев-мореходов, которых китайцы называли восточными иноземцами И или дао-И – выходцами с острова. Не исключено, что это были предки белых Ди. Именно с их приходом в Китае наконец-то начался бронзовый век, стали строиться города, монументальные здания, появились лошади, колесницы, книги. Получается, что исторический круг в циркулярном многовековом движении племён белых Ди по планете после ухода их из Китая на запад вслед за Бояном Ли Эром по тропе в Трою мог замкнуться.
Следующее. Если сравнивать Бояна Ли Эра и Биона с острова Проконнес, то надо отметить ещё одно обстоятельство. Если Боян Ли Эр принадлежал к одному из племён восточных иноземцев И, то эти племена всегда отличались от других племён Китая прежде всего культом змея. В то же время и упомянутый философ Бион почему-то жил рядом с племенем офиогенов, единственном во всём Средиземноморском бассейне, которое тоже имело культ змея, которого считало своим праотцем. Что это – просто случайность или всё же закономерность?
Какое значение для мировой истории имеет Боян Ли Эр и его известное многим сочинение «Дао дэ цзин»? Давайте немного порассуждаем. Во-первых, один из наиболее выдающихся китайских мудрецов того времени Конфуций, который был на 55 лет моложе Ли Эра, гордился тем, что встречался с ним и эта встреча произвела на него неизгладимое впечатление. Отсюда и та возможная роль, которую играло творчество вещего Бояна в древней китайской философии и, особенно, среди его преемников в лице представителей даосизма.
Во-вторых… А теперь самое время обратить наше внимание на второго нашего героя – на Будду. Будда – это эпитет Сиддхартхи Гаутамы, основателя буддизма. По преданиям, он жил в 623-544 годы до н.э. или на 60 лет позже, то есть как раз в то время, когда вещий Боян посещал Индию. Согласно преданиям, он родился в Северной Индии в царской семье в роде Готамы (отсюда и его имя – Гаутама), которое правило племенем шакьев. В возрасте 29 лет Будда покинул дом отца и после семилетних скитаний стал проповедником нового учения.

Вначале несколько слов о происхождении племени шакьев или саков. Эти многочисленные племена очень хорошо известны историкам. Они часто упоминались в древности, в том числе и Геродотом. Это были племена каких-то белых индоевропейцев, которые вместе с персами воевали против греков. Жили они, в основном, на территории Казахстана, Средней Азии и Персии. Вполне возможно, что это были предки германцев. Среди последних упоминались и племена гаутов, название которых очень похоже на имя Гаутамы. Поэтому Будда по своему происхождению был не монголоидом или индусом, как его сегодня чаще всего изображают, а, как это ни удивительно, одним из индогерманцев.
Что касается учения Будды, появившегося на свет как раз с приходом в Индию вещего Бояна, то можно отметить следующее. Во-первых, главный труд Бояна Ли Эра носит название «Дао дэ цзин», то есть «Книга о дао и дэ», где дао – это некий путь. Но также и Будда в своём учении тоже неожиданно для всех стал проповедовать в Индии некий новый путь – путь спасения человека, путь восьмиричный, благородный, призывающий к праведному воззрению, праведному стремлению, праведным речам, праведным поступкам, праведной жизни, праведным усилиям, праведному созерцанию и праведному размышлению. По мнению последователей Будды, именно этот путь может привести к благоприятному возрождению и даже к полному прекращению ненужных бесконечных перерождений, то есть к небытию, нирване (угасанию). А всякая привязанность к жизни и земному, любая попытка активно изменить окружающую действительность, напротив, ни к чему хорошему не приведут.
Нечто подобное пропагандируют до сих пор и рьяные последователи даосизма, порой сводя всю мудрость и стремление к праведности вещего Бояна лишь к пропаганде постороннего наблюдения за окружающим миром. Поэтому налицо сходство или даже тождество некоторых воззрений даосизма и буддизма. Вряд ли это сходство воззрений возникло случайно, да ещё в одно и то же время. Поэтому совсем не исключено, что молодой Будда был в Индии таким же учеником и последователем вещего Бояна, как в Китае Конфуций. Отсюда та выдающаяся роль, которую играло творчество Бояна Ли Эра не только в Китае, но и в Индии.
В заключение следует сказать несколько слов непосредственно о главном литературном труде вещего Бояна. Его сочинение включает в себя около 5000 иероглифов. Конечно же, оно очень глубокое по смыслу, и его ни в коем случае не следует выхолащивать, как это делают традиционные представители даосизма. В то же время, по мнению многих специалистов, до сих пор не существует его точного перевода с древнего китайского языка, хотя одновременно утверждается, что оно было написано стихами. Как же быть?
С одной стороны, действительно, если переводить даже первую строчку этого сочинения с китайского, например, на английский или другие языки, то получается полная ерунда, ни о какой поэзии не может быть и речи. Но если вдруг уже в первой строке вы подставите вместо китайских иероглифов их дословное значение на русском языке, то вы сразу услышите буквально следующее:
Мудрость, обычная мудрость,
не абсолютная мудрость.
Имя, обычное имя,
не абсолютное имя.
Кто же в таком случае писал эти строки: китаец или всё же вещий Боян из племени белых Ди для китайцев? Мне очень нравятся эти и все последующие строки его поэтического сочинения. Мы в России, почему-то, и живём до сих пор, соблюдая его наставления, хотя многие из нас никогда не читали сочинение Бояна Ли Эра. Выходит, что его строки у нас в крови! Случайно ли?
Борис Попов, 11 ноября 2008 г.
(Вверху слева традиционное изображение Бояна Ли Эра, а справа - одно из самых ранних изображений Будды)

Поделиться102014-10-29 18:15:07

Автор: Лаодика
Активный участник

Лаодика написал(а):

Боян

К слову...

"Баян" - это просто другое название "врача". ФАСМЕР пишет, что "бАять" - это говорить, - что является одним из синонимов слова "врать". А "врач" - это тот, кто "врёт". Укр. "баяти" - рассказывать, русск. - "заговаривать, лечить". В болгарском и сербохорватском "бая", "баjати" - колдую, колдовать. В других славянских языках попадаются значения: "болтать, говорить, заклинать". Однокорневым с титульным словом является известное всем "убаюкивать". "Баю, баюшки, баЮ, не ложися на краЮ".
Так что, баян - это не только а) музыкальный инструмент, но и б) врач.

Владимир Дворецкий

"Н.К. НЕВЗОРОВ о преодолении экзистенциального кризиса ЛЕВИНА из "Анны КАРЕНИНОЙ" пишет с использованием по недоразумению вышедшего из употребления замечательного толстовского словечка: "ущупывал", которое предлагается вернуть в наш повседневный лексикон:
"С умственных очей его спала завеса: он прозрел, он почувствовал в своей душе что-то новое и с наслаждением ущупывал это новое, не зная еще, что это такое".

Поделиться112016-03-23 21:43:28

Автор: Лаодика
Активный участник

Здравия, Други!

Сейчас вы услышите исконно русскую речь, которой говорили наши предки в 12-м веке. Это корневой русский язык ещё не разделённый на белорусский, украинский и великоросский.

Сейчас мы вам покажем эпизоды из древней эпической поэмы «Слово о пълку Игореве».

Вспомним, что слово полк в древности означало поход.

Итак, в поход – други.

https://cont.ws/post/230354?_utl_t=fb