Ни когда не думал, что мне через 10 лет со дня смерти, придётся защищать честь и достоинство Николая Николаевича Раевского-младшего.
Есть у нас в городе газета "Новороссийский рабочий". Была она органом ГК КПСС и Совета народных депутатов, но в лихие 90-е прошла приватизацию, позиционировала себя как общегородская газета, а сейчас ни как не позиционирует. И есть в этой газете корреспондент Женя Лапин, который "занимается" историей города. очень интересно занимается. Даже взяв материал в музее он так его переврет, что мало что от него останется правдивого. Вот и последняя его статья, посвященная памяти Н.Н Раевского, основателя Новороссийска. Кто хочет ознакомитсья с этим пасквилем: http://www.novorab.ru/ArticleSection/Details/9606/1
Я только приведу один абзац из этого, так сказать, "труда":
«…Впрочем, само семейство Раевских еще в XIX веке сопровождало несколько легенд, которые зачастую принимают за правду. Одна из них касается сражения под Салтановкой, которое предшествовало Бородинской битве…»
Господи! Двести лет прошло с тех пор, вс  исследовано. Но упертые ненавистники России продолжают твердить всякую грязь, лишь бы обгадить светлый образ нашего основателя.
         Генерал-лейтенанту Николаю Николаевичу Раевскому «везло» на клеветников и в жизни, и, особенно, после смерти.
         Первый раз полковник Н.Н. Раевский был арестован в конце декабря 1825 года, в то время когда 3-я драгунская дивизия, в которой служил, присягала на верность императору Николаю Павловичу. Доставленный в столицу, он, как и брат Александр, предстал перед Следственным комитетом. Разобравшись во всём, комитет выяснил, что:
    «...Поводом требования их сюда были следующия сведения: уведомление графа Витта, узнавшего от одного члена, будто бы тайное общество старалось чрез сих Раевских заразить и Черноморский флот, но тщетно; показание Майбороды, называвшего их членами общества и подтверждение сего последнего, сделанное Аврамовым. По изысканию Комиссии оказалось, что Майборода и Аврамов показали сие со слов Пестеля; но Пестель, спрошенный противу сего, отвечал отрицательно, объяснив, что он говорил не о сих Раевских, а о майоре Раевском, принадлежавшем к Союзу благоденствия. Показания прочих членов так же подтвердили неприкосновенность сих Раевских к настоящему делу.
      Равным образом и они утвердительно отвечали, что ни к какому обществу не принадлежали и не знали о существовании его....»
       Поэтому комитет вынужден был постановить:
       «...по непринадлежности Раевских к тайному обществу испросить на освобождение их ВЫСОЧАЙШЕГО СОИЗВОЛЕНИЯ...»
       Такое ВЫСОЧАЙШЕЕ СОИЗВОЛЕНИЕ  последовало и 17 января 1826 года братья Раевские были освобождены с оправдательными аттестатами.[1]
        Второй раз генерал-майор Н.Н. Раевский, командир прославленного в сражениях под его командованием Нижегородского драгунского полка, был арестован в конце августа 1829 года в Тифлисе, куда он выехал в отпуск на лечение. Основанием послужили доносы Н.А. Бутурлина, адъютанта военного министра, и отставного флотского офицера фон Дезина. И, опять, разобравшись во всём, Николая Николаевича, находившегося в Тифлисе под домашним арестом, просто удалили с Кавказа, не назначив ни какого наказания.[2]
        Третий раз генерал-лейтенант Н.Н. Раевский пострадал в 1841 году за захват горцами трех укреплений Черноморской береговой линии. Пострадал, потому что его непосредственные начальники, забыв о своих отказах на просьбы и требования Н.Н. Раевского, сделали его во всём виноватым. В отчаянии Николай Николаевич писал 10 февраля 1841 года военному министру графу А.И. Чернышову:
        «...Я просил и ожидаю увольнения от начальника Береговой линии. Теперь, оглядываясь на прошедшее, как посторонний зритель, я не могу не заметить, сколь странно было мое положение. Мне было препоручено  занять Восточный берег, а оба моих начальника были противны сему занятию. От них обоих я должен был получать и войска, и деньги; между тем, как то и другое, один из них  желал употребить для Кавказской  линии, а другой для Закавказского края. Нынче на место открытия сообщения через Вареникову пристань, столь необходимую для Береговой линии, опять предложены действия против закубанцев, столь вредные для сей же Береговой линии. Теперь, после огромных издержек  для усиления укреплений, признано необходимым для Береговой линии 16-ть батальонов, а тогда меня оставили, для защиты разрушенных укреплений, только с 8-ю батальонами, в которых не доставало половинного числа до комплекта. Когда же горцы завладели несколькими укреплениями, на место усиления средств, начальники мои предложили совсем покинуть Береговую линию.
         Должно ли после сего удивления, что все мои предложения для Береговой линии были опровергнуты моим непосредственным начальством. Оно противилось соединению всей Береговой линии под одно начальство, его разделению на три отделения, учреждению морского сообщения судами и пароходами, принадлежащих  Береговой линии, учреждению Морского дежурства, гребному сообщению азовскими лодками, устройству Новороссийска, Геленджика и Сухума, назначению капитанов над сими тремя портами, воздвижению Адмиралтейства в Новороссийске, открытию торговли с горцами, учреждению мены солью, переселению купцов и ремесленников, учреждению карантинной  и таможенной линий, усилению войск и их дислокации, водворению женатых солдат и так далее. Но все сии предложения мною представляемые в копиях Вашему Сиятельству, удостаивались ВЫСОЧАЙШЕГО одобрения. Многие частныя односторонние не созрелые мысли мои получали в Петербурге развитие, которое придало им важность государственных мер. С самого начала и до конца один только непосредственный начальник мой генерал-адъютант Лазарев удостаивал своими одобрениями мои действия и предположения...»[3]
И после смерти Н.Н. Раевского, его имя не оставили в покое.
Некий Н. Шавров  в 1862 году в статье «Восточный берег Черного моря и его значение для развития  русского мореплавания» писал о деятельности Н.Н. Раевского и его последователей:
«...Усилия этих генералов оказались бесполезными для России…».
Эта мысль была повторена многими исследователями тех лет. Не удержался от этого и Г. И. Успенский в статье «Человек, бумага и природа».[4]
Поразительно то, что Николай Николаевич командовал Черноморской береговой линией  всего четыре года с 1838 г. по 1841 г., из четверть векового её существования с 1831 по 1855 гг., но все беды на ней сваливали на него.
         Жизнь полностью подтвердила правоту Н.Н. Раевского. Новороссийск превратился в крупнейший русский порт на Чёрном море, а поселения Прибрежных казаков – курортные города и посёлки. Просто ему не дали времени, чтобы воплотить в жизнь все планы.
        Более серьёзные нападки на Н.Н. Раевского начались после возвращения декабристов из Сибири. В появившихся мемуарах вновь поднимался вопрос об участии Раевских в тайных обществах, об их «предательстве». Так, барон Андрей Розен писал:
       "... Н.Н. Раевский, только что помилованный и прощенный императором Николаем I, навестил арестованного своего полкового командира полковника Кончiялова и сообщил, что он освобожден из уважения к отцу, знаменитому герою Бородинского погрома; в порыве благодарности и самодовольствия он прибавил: "Un poltron, qui ne dira pas ce quil sait..." ["Трус тот, кто знает, но не говорит правду”].
    Софья Николаевна Раевская, младшая дочь Н.Н. Раевского-старшего, тётка Н.Н. Раевского-младшего, хранительница памяти семьи Раевских, вынуждена была   в 1873 году направить письмо в журнал "Русская Старина" о том, что Раевские "не участвовали в тайных обществах, и не наполняли свои штабы декабристами". [5]   
Письмо было опубликовано, но многими исследователями не замечено и версия о «предательстве» Раевскими декабристов продолжает встречаться в печати и в наши дни.
         Но самый большой удар репутации Раевских нанёс поэт К.Н. Батюшков, опубликовавший в 1885 году свои записные книжки под названием «Чужое: моё сокровище!» В них он приводит воспоминания о беседе с генералом Н.Н. Раевским-старшим, у которого в 1813 году он служил адъютантом:
        "... "Но, помилуйте, Ваше Высокопревосходительство, не вы ли, взяв за руку детей Ваших и знамя, пошли на мост, повторяя: вперед ребята; я и мои дети откроем вам путь ко славе или что-то подобное".  Раевский засмеялся: " Я так никогда не говорю витиевато, ты сам знаешь. Правда, я был впереди. Солдаты пятились, я ободрял их. Со мною были адъютанты, ординарцы. По левую сторону всех перебило и переранило, на мне остановилась картечь. Но детей моих не было в эту минуту. Младший сын собирал в лесу ягоды (он был тогда сущий ребенок и пуля прострелила ему панталоны); вот и все тут, весь анекдот сочинен в Петербурге. Твой приятель [Жуковский] воспел в стихах. Граверы, журналисты, нувеллисты воспользовались удобным случаем"..." [6]
       Этому настолько поверили, больше чем документам и очевидцам, что даже видный советский военный историк ХХ века академик Е.В. Тарле при описании подвига семьи Раевских под Салтановкой дал сноску:
       "По словам поэта Батюшкова Раевский впоследствии отрицал точность этого рассказа".[7]
Этому верят и некоторые наши литераторы, возомнившие себя краеведами, хотя обнародовано достаточно много документов и воспоминаний  об этом событии. Наиболее полное исследование боя под Салтановкой сделал полковник И.И. Ростунов в середине 50-х годов ХХ века.
         Следуя традиции, идущей еще от Петра I, Николай Раевский-младший  при рождении был зачислен рядовым на службу в Орловский пехотный полк. 10 июня 1811 года, в девять лет, он получил первый офицерский чин – подпрапорщика и был взят отцом на армейскую службу. Н.Н. Раевский-старший держал, по возможности, семью всегда рядом с собой, что бы сыновья на самом деле проходили армейскую службу, а не просто числились по армии.[8]
         Отечественная война 1812 года началась не так, как предполагалось. Вместо нанесения сокрушительного удара по противнику русская армия начала отступать. 2-я армия под командованием генерала П.И. Багратиона, в которую входил 7-й корпус генерала Н.Н. Раевского,  отходила в район Смоленска на соединение с 1-й армией. Войска готовились к переправе через Днепр, когда было получено известие о занятии Могилева и моста через Днепр французскими войсками маршала Даву. Более того, к югу от города они подготовили оборонительную позицию у деревни Салтановка. С фронта эта позиция защищалась ручьем, впадавшим в Днепр, протекавшим в юго-восточном направлении впереди деревень Фатовой и Салтановки. Мосты через ручей французами были сломаны, а на плотинах были установлены заграждения. В районе деревни Фатово располагалось пять батальонов 108-го и один батальон 85-го линейных французских полков, у деревни Салтановка находились три батальона 85-го линейного полка и рота вольтижеров. Между деревнями Фатово и Селец располагался частный резерв из четырех батальонов 61-го линейного полка, а у деревни Селец - общий резерв в составе 5-й кирасирской дивизии, 3-го конно-егерского полка и двух батальонов 61-го и 85-го полков. .[9]
       Отметим, что во французской армии батальоны имели по шесть рот, общей численностью 850 человек, а полки - по шесть батальонов.  В то время как в русской армии в полках было всего по три батальона, а в батальонах по 4 роты. Таким образом, два французских батальона по численности равнялись русскому полку.[10]
       П.И. Багратион понимал, что французы под Могилевом готовят ему ловушку. Поэтому ему принимает решение: корпусу Н.Н. Раевского, численностью 15 тысяч человек начать наступление на Могилев и освободить город, а обозам и основным силам армии начать переправу через Днепр.
       Около 7 утра 11 (23) июля 1812 года егеря 6-го и 42-го егерских полков начали наступление на Салтановку со стороны деревни Дашковка, а 26-я пехотная дивизия И.Ф. Паскевича - на Фатово. Поэтому в разных источниках этот бой называют по разному  и под Салтановкой, и под Дашковкой. Артиллерия частым огнем обстреливала французские укрепления. Отбросив сторожевое охранение, егеря сумели захватить мост перед Салтановкой и продолжали продвигаться вперед. Вслед за ними шла колонна Смоленского пехотного полка, которая должна была стремительной штыковой атакой сбить французов с плотины. Учитывая важность задачи, во главе полка шел генерал Н.Н. Раевский с сыновьями и офицерами штаба.
         Наступление егерей и Смоленского полка было встречено сильным огнем. Но русские войска продолжали штурмовать позиции врага. Тогда французское командование бросило в бой батальон 85-го полка. Батальон перешел ручей и нанес удар по правому флангу колонны. Угроза оказалась столь опасной, что Н.Н. Раевский вынужден был развернуть полк против батальона. В упорном бою русские солдаты разгромили французов, отбросив остатки батальона за ручей, и ворвались в середину укреплений, завязав ожесточенный бой.
         От захваченных пленных Н.Н. Раевский узнал, что перед ним сосредоточены основные силы войск маршала Даву. В виду явного превосходства противника, а так же считая, что задача - сковать его силы, выполнена, Н.Н. Раевский отказался от дальнейшего преследования и отдал приказ на отход. П.И. Багратион этот приказ утвердил.
         Потери французов составили 4134 человека, корпуса Н.Н. Раевского - 2548 человек убитыми, ранеными и пропавшими без вести. И это при том, что русские войска вели наступление на заранее подготовленные оборонительные позиции французов ! По военным законам того времени считалось, что потери наступающих должны быть в четыре раза больше, чем у обороняющихся, но у Раевского, в нарушение законов, оказались в почти два раза меньше.
В бою под Салтановкой участвовали, а значит, были свидетелями подвига семьи Раевских, воины Сводно-гренадерской дивизии под командованием генерал графа М.С. Воронцова, 26-й пехотной дивизии под командованием генерала И.Ф. Паскевича, Ахтырского гусарского полка под командованием полковника И.Д. Васильчикова и другие части. [11]
Впоследствии, названные генералы занимали достаточно высокие посты и были непосредственными начальниками Александра и Николая. Раевских, но ни когда их не упрекнули в тщеславии и в присвоении чужой славы. Всегда отношения были самые лучшие.
В официальном донесении о бое П.И. Багратиону генерал Н.Н. Раевский даже не упоминал о своих сыновьях. Но в письме жене, матери Александра и Николая он после боя 15 (28) июля 1812 года писал:
«Мой добрый друг, вот мы и на дороге, ведущей из Киева в Могилев. Мы сражаемся в тех самых прекрасных аллеях, которые вам знакомы. Податель этого письма, наш дорогой прапорщик Николай Раевский и его проводник расскажут подробности ужасного сражения, которое я имел 11 сего месяца с моим корпусом в 10 000 против Даву и Мортье, которые имели 60 000. Мы вышли из него героями, как истинные русские... Александр сделался известен всей армии, он получил повышение... Я был только контужен в грудь, но легко... Николай, находившийся в самом сильном огне, лишь шутил. Его штанишки прострелены пулей. Я отправляю его к вам. Этот мальчик не будет заурядностью..."[12]


Письмо Н.Н. Раевского-старшего жене своей Константиновне.

     Писал он об этом 22 июля Е.А. Константиновой, сестре супруги:
     "... Вы, верно, слышали о страшном деле, бывшем у меня с маршалом Даву. Сын мой Александр, показал себя молодцом, а Николай даже во время самого сильного огня беспрестанно шутил. Этому пуля порвала брюки; оба сына повышены чином, а я получил контузию в грудь, по-видимому не опасную".[13]
       О подвиге семьи Раевских рассказала на всю Россию  газета "Северная почта". В  № 61 от 30 июля 1812 года в ней сообщалось, что генерал-лейтенант Н.Н. Раевский для одушевления воинов вышел "перед колонной не только сам, но поставил подле себя двух юных сыновей".[14]
          Генерал Михаил Федорович Орлов в письме более красочно описал этот бой:
"... В деле под Дашковкой они [сыновья] были при отце. В момент   решительной атаки Раевский взял их с собою во главе колонны Смоленского полка, при чем младшего, Николая, он вел за руку; а Александр, схватив знамя лежавшее подле убитого в одной из предыдущих атак нашего прапорщика, понес его перед войсками. Геройский пример командира и его детей до исступления одушевил войска: замешкавшиеся было под картечью неприятеля, они рванулись вперед и все опрокинули перед собой..."
         Такие письма, в то время, сразу же становились широко известными. Повлияло ли то письмо, но этот подвиг стали описывать в стихах. Первое их них стихотворение С.Н. Глинки появился  в журнале  «Русский вестник» в № 10 за 1812 год:
                 Великодушный русский воин,
                 Всеобщих ты похвал достоин:
                 Себя и юных двух сынов –
                 Приносишь всё царю и Богу:
                 Дела твои сильней всех слов.
                 Ведя на бой российских львов,
                 Вещал: «Сынов не пожалеем,
                 Готов я с ними вместе лечь,
                 Чтоб злобу лишь врагов пресечь!
                 Мы Россы!.. умирать умеем».
сего в двухтомном «Собрании стихотворений, относящихся к незабвенному 1812 году», изданному в Москве через два года после изгнания французов из России в 1814 году, подвиг семьи Раевских упоминается около трех десятков раз. Нашёл для него строчки и Гаврило Михайлович Державин в «Гимне лироэпическом на прогнание французов из Отечества»:
Суть царски витязи у нас.
Вы сами видели не раз,
Как вёл отец детей на брани...[15]
Но самыми известными строками стали:
Раевский, слава наших дней,
Хвала ! Перед рядами
Он первый грудь против мечей
С младенцами сынами.
         Василия Андреевича Жуковского. Он 12 августа 1812 года вступил добровольно в ратники московского дворянского ополчения, во время Бородина был при штабе М.И. Кутузова. После сражения под Тарутином, повернувшим ход войны, он написал стихотворение "Певец во стане русских воинов" прославляющих русских полководцев, разгромивших французскую армию Наполеона. Большая часть его посвящена главному полководцу – императору Александру 1. Впервые появившись в на страницах журнала  «Вестник Европы» №23-24 за 1812 года, в 1813 году выдержало три переиздания, последнее с нотами музыки Бортнянского![16]
       Тогда же было задумано издать плакаты-лубки с портретами героев войны. Гравёр С. Кардели под портретом Н.Н. Раевского-старшего поместил эпизод из боя под Салтановкой: генерал с двумя сыновьями, в руках старшего - знамя. Один из этих лубков находится  в экспозиции первого зала Государственного Пушкинского музея в Москве. К столетию Отечественной войны 1812 года художник Н. Самокиш написал картину, в которой отобразил этот эпизод.
         Таким образом, при жизни генерала Н.Н. Раевского-старшего ни кто не сомневался в  подвиге его детей под Салтановкой.
         Более того, когда генерал М.Ф. Орлов а 1829 году опубликовал «Некрологию генерала от кавалерии Н.Н. Раевского» и не упомянул об этом, то А. С. Пушкин откликнулся на неё в 1830 году следующим дополнением:
    "... С удивлением заметили мы непонятное упущение со стороны неизвестного некролога: он не упомянул о двух отроках, приведенных отцом на поля сражений в кровавом 1812-м году ! ... Отечество того не забыло".[16]
         В середине Х1Х генерал А.П. Ермолов, писал воспоминания "не для печати", где, упоминая о событиях по Дашковкой, он отмечал:
"... Под сильным картечным огнем генерала Раевского сопровождал сын его в самом юном возрасте".[17]
      Это и смущает наших горе-исследователей. Почему-то  они считают, что призывной возраст в русской армии был как в первые годы в РККА – 21 год. Поэтому для них семнадцатилетний Александр Раевский и есть сын «в самом юном возрасте». На этом основании они и делают вывод, что Николая на поле боя не было, мол и Ермолов это подтверждает.
       Только одно это наглядно показывает, что наши так называемые краеведы не знают историю Русской армии и заменяют её своим полётом фантазии и правом на домысел, которое превращают в право на вымысел.
       XIX век для России начался с войн с Наполеоном. Император Александр 1 в 1807 году вынужден был издать специальный указ о досрочном производстве в офицеры дворян, достигших 15 лет. И многие из известных деятелей того времени начинали свой боевой путь в этом возрасте. К примеру, не достигнув 15 лет, в 1807 году начал воевать прапорщик Л.В. Дубельт, участник Бородинского сражения, некоторое время бывший адъютантом у генерала Н.Н. Раевского, в середине XIX века - начальник III отделения канцелярии Его Императорского Величества. 15-летний прапорщик Н.И. Панаев в 1812 году получает орден Святой Анны 4-й степени. [18]
       Поэтому семнадцатилетний Александр Раевский,  два года как  произведенный в офицеры, «ломал» вторую войну. В первую, русско-турецкую войну, он участвовал в штурме турецкой крепости Силистрия. [19] 
       Кстати, на это было указано В.А. Жуковскому и в 1815 году он в стихотворении «Певец во стане русских воинов» заменил слова «младенцами-сынами» на «отважными сынами»[20].
Вопрос о подвиге Раевских поднимает и Лев Толстой в главе XII, тома III романа «Война и мiръ»:
«...Збржинский рассказывал напыщенно о том, как Салтановская плотина была Фермопилами русских, как на этой плотине был совершён генералом Раевским поступок, достойный древности. Здржинский рассказывал поступок Раевского, который вывел на плотину своих сыновей и с ними рядом пошёл в атаку!...
... «Во-первых, на плотине, которую атаковали, должно быть, верно, такая путаница и теснота, что ежели Раевский и вывел своих сыновей, то это ни на кого не могло подействовать, кроме как человек на десять, которые были около самого его» - думал Ростов, - «остальные не могли видеть, как и с кем шёл Раевский по плотине, но и те, которые видели это, не могли очень воодушевиться, потому, что им было за дело до нежных родительских чувств Раевского, когда тут дело шло о собственной шкуре? Потом, оттого, что возьмут или не возьмут Салтановскую плотину не зависела судьба  отечества, как нам описывают про Фермопилы. И, стало быть, зачем же было приносить такую жертву?…» [21]
Лев Толстой не сомневался в участии Николая Раевского-младшего в бое на Салтановской плотине. Он пытался осмыслить подвиг с позиций конца Х1Х века. Он поднимает две стороны вопроса.
      Первая – значение подвига в истории Отечественной войны 1812 года.
      Достаточно представить, чтобы было, если французам удалось бы связать малыми силами в бою корпус Раевского, а основными – отсечь войска 2-й армии П.И. Багратиона от переправ через Днепр и самим первыми переправиться на левый берег реки. Тогда бы перед французской армией открывалась свободная дорога на Москву. 27-я дивизия, только ещё формируемая генералом Неверовским, конечно,  с честью погибла бы в боях, но не смогла бы их остановить. Французы шли бы к Москве, захватывая по пути продовольствие, фураж, боеприпасы и оружие на разных складах. А русская армия пыталась бы догнать французскую, оставаясь без продовольствия, фуража, боеприпасов и оружия. В этом и состояла заслуга генерала Н.Н. Раевского-старшего в бою под Салтановкой, что введенный в заблуждение маршал Даву весь следующий после сражения день 12 июля ожидал новых атак. А за это время все войска 2-й армии сумели переправиться через Днепр и к 22 июля подошли к Смоленску.[22]
      Всего один бой, сумевший повернуть ход войны – так его оценивали современники.
Вторая сторона вопроса намного сложнее. Лев Толстой ставит вопрос: А имел ли право отец выводить в бой, на верную смерть всех своих сыновей? Ведь в случае гибели их всех троих род Раевских прервался бы. Нам этого вопроса не понять. Мы смело разрушаем свои семьи, сходимся – разводимся, бросаем своих,  воспитываем  чужих детей, и ни сколько не думаем кого мы оставим после себя, сохраним ли свой род. Лев Толстой думал над этим и вложил эти мысли Николаю Ростову:
      «...Зачем тут, на войне, мешать своих детей?»
      Это понимал и Николай Николаевич Раевский-старший. Поэтому он не придавал значения подвигу своих детей под Салтановкой и, даже наоборот, старался всех уверить, что такого не было. Видимо он чувствовал свою вину перед Николаем-младшим, что вывел его под пули и снаряды на верную смерть, решив за него его судьбу. Как бы то ни было, но ни отец, ни сыновья ни когда не вспоминали о бое под Салтановкой, как  своей заслуге.
      Увы, сегодняшние горе-исследователи, ни кому не верят: ни А.С. Пушкину, Льву Толстому, ни генералу А.П. Ермолову, ни генералу М.Ф. Орлову, ни другим участникам войны 1812 года, очевидцам событий, а верят К.Н. Батюшкову, забывая, что Раевские - ни когда не кичились своими заслугами ! И славный подвиг семьи Раевских в сражении под Салтатновкой из «Прививки от тщеславия», их усилиями превратился в «Прививку тщеславия». Оно и понятно, Раевские  - русские.  Этим всё сказано.
      Очень обидно, что судьбы героев той войны под пером литераторов и журналистов, якобы краеведов, предстают в весьма искажённом, в худшую сторону, виде. Надо же, наконец, бережно и объективно подходить к этому вопросу, не выдумывать, а тщательно изучать  документы и отображать истинный облик героев в своих произведениях.     

Л  И  Т  Е  Р  А  Т  У  Р  А

1. «Восстание декабристов. Документы» т. XYI М. изд. «Наука» 1986 г., 399 с., стр. 60, 63, 64
2. "Писатели-декабристы в воспоминаниях современников" М. изд. "Художественная литература" 1980 г. т. 2 стр. 150 – 158
3. ГАКК ф. 260  оп. 1 д. 1 лл. 73 с оборотом и 74, подлинник
4. Н. Шавров "Восточный берег Черного моря и его значение для развития русского мореплавания" в журнале «Морской сборник» № 10 за 1862 г., Васильев "Черноморская береговая линия 1834 - 1855 гг." в журнале «Военный сборник» т. 98 № 9 за 1874 г., Г.И. Успенский «Письма с дороги» в т. 7 Собрания сочинений в 9-ти томах М. изд. «Художественная литература» 1957 г.
5. " Русская Старина " т.  7 за 1873 г. стр. 122, 379
6. цитируется по "Друзья Пушкина" в двух томах М. изд. "Правда" 1986 г. т. 2, 640 с., стр. 68-69
7. Е.В. Тарле " 1812 год " изд. Академии наук СССР М. 1959 г. стр. 807
8. "Декабристы. Биографический справочник" под ред. академика М.В. Нечкиной  М. изд. " Наука " 1988 г., 446 с., стр. 188 – 189
9. И.И. Ростунов " Петр Иванович Багратион " М. Воениздат 1957 г., стр. 182
10. А.А. Кернсновский " История русской армии " М. изд. " Голос " 1992 г. т. 1 стр. 250
11. И.И. Ростунов " Петр Иванович Багратион " М. Воениздат 1957 г. стр. 179 и 213-216
12. Цитируется по Г. Шенкман « Генерал Раевский и его семья» СПб изд. «Алетейя» 2003 г. 192 с. стр. 66 – 68
13. «Архив Раевских» т. 1 СПб 1908 г. стр. 154 – 155
14. "Летопись жизни и творчества Александра Пушкина" сост. М.А. Цявловский М. изд. "Слово" 1999 г. т. 1 стр. 34
15. «Семья Раевских в истории и культуре России ХУ111-Х1Х веков» Материалы 1 Елизаветградских Международных историко-литературных чтений. Кировоград Изд. «Код» 2004 г. 170 с,  стр. 19М.А. Цявловский «Статьи о Пушкине» М. изд. «Художественная литература» 1962 г., стр. 365
16. цитируется по "Друзья Пушкина" в двух томах М. изд. " Правда " т. 2 1986 г., 640 с., стр. 101 – 102
17. "Записки А.П. Ермолова" М. изд. "Высшая школа" 1991 г. стр. 137
18. Н.Я. Эйдельман "Обреченный отряд" М. изд. "Советский писатель" 1987 г. стр. 357, 396
19. "Русский биографический словарь" СПб  1904 г. т. 15, стр. 402
20. В.А. Жуковский "Баллады, поэмы и сказки" М. изд. "Правда" 1982 г. стр. 230
21. Л.Н. Толстой «Война и мир» книга 2 М. изд. АСТ 2004 г., 732 с., илл., стр. 59 – 60
22. Н.Ф. Гарнич "1812 год" М. Культпросветиздат 1956 г. стр. 76

Подвиг солдат Раевского под Салтановкой. 1912 96,5х126,5  Холст, масло.
Музей-панорама «Бородинская битва» Самокиш Н.С.

К 200-й годовщине российско-французской войны 1812 года марка Ulysse Nardin представила специальную коллекцию, посвященную России. Коллекция будет продаваться только в московских и питерских салонах Ulysse Nardin.
На текущий момент к продаже готова первая часть линейки: две модели 12-экземплярной серии. Часы Classico 1812. Raevskiy вдохновлены картиной «Подвиг солдат Раевского под Салтановкой», написанной художником Николаем Самокишем в 1912 году.

На циферблат второй модели перенесена картина «Атака русских улан», принадлежащая кисти молодого автора, Игоря Егорова. Третьи часы будут красоваться панорамой «Бородино» с картины «Кавалерийский бой во ржи» Франца Рубо, посвященной сражению русских и саксонских кавалеристов.
Перламутровый циферблат новых часов покрыт «лаковой миниатюрой», отсылающей к миниатюрным лаковым портретам XVII века, которые русские солдаты использовали как своего рода боевой талисман на удачу. Техника лаковой миниатюры подразумевает нанесение рисунка тонкой акварельной кистью. С помощью масляных красок осуществляется роспись, затем циферблат покрывается несколькими слоями лака и полируется. Благодаря этому получается оптическая иллюзия постоянного движения. На задней стороне корпуса выгравировано изображение Михаила Кутузова, возглавлявшего русскую армию в бою с Наполеоном. 40-миллиметровый корпус, изготовленный из розового или белого золота, содержит калибр UN-815.

Правильно. Карамзин переписал историю России к этому времени, все старинные рукописи изьяли. И ещё..., столицей  в то время был Петербург, почему это Наполеон не пошёл на Питер , а на Москву? Вообще по этой войне много неизвестно., записи Дениса Давыдова под запретом.Чего Романовы боялись? Цензуру ввели...
Александр и Наполеон были союзниками, а когда Наполеон присоединил к своим владениям герцогство Ольденбургское, то русский император заявил протест по этому поводу, но Наполеон не принял этой ноты протеста и стали врагами.Есть точка зрения, что и война велась в интересах Ольденбургской ветви, потому что управлял герцогством Ольденбургским родственник Александра I.
И с масонами непонятно.Ведь масонами были и Кутузов, и Суворов, и Пушкин, но они являлись патриотами Отчизны.Тут, конечно , Британия приложила руку, боясь потерять Индию, на которую претендовали и Наполеон и русский царь .Павел I готовил поход на Индию, возможно за это был и убит.

Старый судоремонтник, спасибо за ссылку. Прочитала на одном дыхании.Итог:
"Свою миссию Александр Пушкин перед русским народом, в истории России выполнил сполна, осталось другим русским свою миссию исполнить – понять, наконец, Пушкина и что творилось и творится в России, и изполнить своё предназначение в жизни."

Казаки в Пале-Рояле

Сценка на улице Парижа: австрийский офицер, казак и русский офицер прогуливаются с двумя парижанками

Казаков приглашают зайти в кофейню

Книга…  Георга-Эммануэля Опица
В ней 25 акварелей Георга-Эммануэля Опица (1775-1841), который был очевидцем событий 1814 года.
О художнике известно немного.
Миниатюрист, акварелист, гравер и литограф. Родом из Праги. С 1801 работал в Вене как вольный художник-портретист. В 1814 году поехал в Париж.
Парижская серия акварелей насчитывала, видимо, не менее 45 листов. В этой книге представлены 25 работ.
Помимо рисунков Опица и рассказа о них в книге дана краткая справка о казачестве, об атамане Платове и событиях 1813-1814 годов.
http://www.liveinternet.ru/users/man-yak/post51923558/

Это правда. Считается, что, оригинал «Слова о полку Игореве» был утрачен именно тогда. Мусин-Пушкин в своей коллекции также имел подлинники истории России до Карамзина, плюс к тому составил каталоги с указанием, где хранятся нефальсифицированные документы.

Надо бы открыть тему «Слово о полку Игореве», а пока сюда положу, к БЕЛЫМ ЛЕБЕДЯМ, тем более, что есть упоминание о княжне Волконской:

http://s30556663155.mirtesen.ru/blog/43656444449/Biblioteka-Musina--Pushkina-(-Slovo-o-Polku-Igoreve)

Библиотека Мусина-Пушкина ("Слово о Полку Игореве")

Утверждают, что «Слово о полку Игореве» было найдено в Спасо-Ярославском монастыре и издано в 1800 году собирателем российских древностей графом А. И. Мусиным-Пушкиным, библиотека которого позже сгорела в московском пожаре 1812 года. Таким образом, единственная рукопись этого произведения считается безвозвратно утраченной. По поручению нашего Общественного музея, я проанализировал жизнь и деятельность А. И. Мусина-Пушкина и выдвинул новую версию о судьбе рукописи «Слова».
Внимательное изучение некоторых фактов из биографии Мусина-Пушкина и первоначального состава его сгоревшей библиотеки позволяет мне выдвинуть гипотезу о том, что рукопись «Слова о полку Игореве» не сгорела вместе с богатой библиотекой графа и собственным домом на Разгуляе в 1812 году...
А. И. Мусин-Пушкин начал собирать свою библиотеку с 1775 года, и к моменту ее гибели в пожаре 1812 года в ее состав вошли: — архив комиссара Крекшина, приобретенный у букиниста; — летописи, подаренные графом Головкиным; — различные книги и летописи и собственноручные черновые бумаги, подаренные Екатериной II; — летописи и книги, завещанные Новгородским архиепископом Аполлосом Байбаковым; — книги, летописи, рукописи, полученные из монастырских библиотек и подаренные духовными и светскими частными лицами из собственных библиотек, а также приобретенные комиссионерами А. И. Мусина-Пушкина у разных лиц; — библиотеки профессора Барсова и генерал-майора Болтина.
Подробнее остановймся на составе библиотеки Болтина и процитируем свидетельство филолога XIX века Д. Н. Бантыш-Каменского:
«Библиотеки профессора Барсова и генерал-майора Болтина, известного критическими примечаниями на Леклерка и князя Щербатова, сделались в 1791 и 1794 годах по их кончине принадлежностью Мусина-Пушкина. Они содержали в себе множество летописей, манускриптов и редких книг.
Первая куплена им самим, вторая приобретена Императрицею (Екатериной II) и пожалована Ею Мусину-Пушкину. Одни рукописи Болтина составляли сто связок».
Это важное свидетельство указывает на то, что библиотека Болтина была приобретена в полном составе.
Спустя двенадцать лет после московского пожара, сведения о библиотеке Болтина появились в журнале «Отечественные записки» за 1824 год. Издатель этого журнала П. П. Свиньин писал, что получил от одной почтенной особы многие рукописи знаменитого русского историка Болтина и вместе с ними болтинский список «Русской Правды» с переводом ее на «новый язык». Кто эта «почтенная особа»? Каким образом у нее оказались «многие рукописи» Болтина (ведь они сгорели в московском пожаре 1812 года в составе библиотеки А. И. Мусина-Пушкина)? Почему эта «почтенная особа» передала именно П. П. Свиньину рукописи Болтина?
Попробуем последовательно ответить на все эти трудные вопросы. По-видимому, «почтенной особой» была вдова А. И. Мусина-Пушкина (умершего в 1817 году)— Екатерина Алексеевна Мусина-Пушкина (в девичестве — княжна Волконская), которая, осознавая всю историческую ценность хранящихся у нее рукописей, передала их для публикации П. П. Свиньину с условием сохранения своего инкогнито.
Петр Петрович Свиньин был собирателем российских древностей, основателем «Русского Музеума» и издателем журнала «Отечественные записки», в котором периодически публиковал присылаемые ему рукописи с историческими сочинениями. По-видимому, ознакомление с содержанием «Отечественных записок» и побудило Е. А. Мусину-Пушкину передать рукописи Болтина их издателю. Есть основания полагать, что вместе с рукописями Болтина были переданы и другие документы, ранее принадлежавшие А. И. Мусину-Пушкину.
Так, отечественная исследовательница Афиани по архивным источникам реконструировала первоначальный состав библиотеки, «Русского Музеума», принадлежавший П. П. Свиньину.
В составе библиотеки П. П. Свиньина, помимо упомянутых ранее рукописей Болтина, названы также черновые бумаги Татищева, Петра Первого, Екатерины II, двинские грамоты.
По свидетельству Д. Н. Бантыш-Каменского, А. И. Мусин-Пушкин был единственным владельцем двинских грамот, а в составе приобретенных им бумаг комиссара Крекшина имелись черновые записи Татищева, Петра Первого и 27 тетрадей, написанных Крекшиным о повседневной жизни Петра Первого (в связи с этим любопытно отметить, что в 1837 году П. П. Свиньин написал труд о Петре I, оставшийся неизданным).
Таким образом, идентичность состава библиотек А. И. Мусина-Пушкина и П. П. Свиньина позволяет сделать вывод о том, что библиотека А. И. Мусина-Пушкина (а следовательно, и Мусин-Пушкинский список «Слова о полку Игореве») не погибла в московском пожаре.
Зачем же А. И. Мусину-Пушкину понадобилась легенда о сгоревшей библиотеке? Для этого имелись весьма серьезные основания. А. И. Мусин-Пушкин видел в среднем сыне Александре продолжателя своего дела — собирателя и издателя российских древностей. Чтобы Александр мог получить доступ в Московский архив иностранных дел, граф обратился в 1811 году к императору Александру I с письмом, в котором просил разрешения передать свою библиотеку Московскому архиву, но с условием разрешения его сыну Александру свободно пользоваться этим архивом и делать выписки из исторических документов.
Приводим текст этого письма:
«Всемилостивейший Государь!
Изучение отечественной истории с самых юных лет было одно из главнейших моих упражнений. Чем более встречал я трудности в исследовании исторических древностей, тем более углубилось мое желание найти сокрытые оных источники и в течение многих лет успел я, наконец, немалыми трудами и великим иждивением собрать довольное число весьма редких летописей и разных исторических сочинений и выписок. Горя усердным желанием быть полезным любезнейшему отечеству и по пресечению дней моих, заблаговременно осмеливаюсь у Вашего Императорского Величества испросить Вашего соизволения: повелеть присоединить сие мое редкое собрание летописцев, рукописей повседневную мою записку с приготовленным к тому и подписанным рукою моею реестром, к библиотеке Государственной Коллегии иностранных дел Московского архива, с правом пользоваться из оного Архива всякими выписками, касающимися до Истории Отечественной, сыну моему Александру, служащему при оной коллегии Асессором (которого я к сему готовлю и, по прилежности его, обещал ему сие награждение)...»
Отказа на просьбу не последовало, однако планам А. И. Мусина-Пушкина не суждено было сбыться: в 1812 году грянула война, Александр вступил в армию и в январе 1813 года был убит на поле боя вне границ России.
А. И. Мусин-Пушкин медлил с передачей библиотеки Московскому архиву, а со смертью сына надобность в такой передаче и вовсе отпала.
Чтобы не выглядеть лжецом в глазах императора и одновременно сохранить дорогую его сердцу библиотеку, А. И. Мусин-Пушкин воспользовался легендой о сгоревших книгах.
Вот как описывает Д. Н. Бантыш-Каменский причины гибели библиотеки А. И. Мусина-Пушкина:
«Уверенный, что Москва не будет в руках неприятеля, он не принял надлежащих мер для спасения своих драгоценных рукописей. Дочь его, княгиня Волконская, увезла картины и серебро, но без позволения отца не смела прикоснуться к закрытым шкафам, от квторых ключи находились у него!»
Следует признать эти причины малоубедительными, так как без разрешения отца дочь не могла вывезти ни картины, ни серебро. Скорее всего к этому моменту библиотека была уже вывезена (А. И. Мусин-Пушкин находился в своем Ярославском имении — Игоине). Быть может, одновременно с картинами и серебром была вывезена и библиотека.
Кроме того, по случайному или «неслучайному» совпадению все наиболее ценные рукописи (кроме Мусин-Пушкинского списка «Слова о полку Игореве») остались целы.
Существует и вторая причина, по которой А. И. Мусин-Пушкин поддерживал легенду о сгоревшей библиотеке и соответственно рукописи «Слова о полку Игорева».
Обстоятельства издания этого памятника чрезвычайно странны. Никто ни до ни после издания не видел оригинала рукописи, кроме самого издателя и лиц, ему помогавших, — А. Ф. Малиновского и Н. Н. Бантыш-Каменского. Участие этих лиц в подготовке издания скрывалось до 1824 года, когда историк К. Ф. Калайдович опубликовал биографию А. И. Мусина-Пушкина.
Обычно историки, издавшие оригинальный текст, в своей творческой деятельности неоднократно возвращаются к нему и публикуют последующие работы. Почему же А. И. Мусин-Пушкин, А. Ф. Малиновский, Н. Н. Бантыш-Каменский после издания «Слова о полку Игореве» «набрали в рот воды» и не издали по этому произведению ни одной строчки?
Они «молчали» по одной простой причине — чрезвычайной «крамольности» этого произведения. Да, в начале XIX века это так и было.
«Слово о полку Игореве» — политический памфлет большой обличительной силы, выполненный в художественной форме и направленный против феодальной власти удельных князей и государственного христианского религиозного культа. В нем, в частности, высказана идея языческого возмездия: русские князья получили сокрушительные поражения, потому что приняли чуждую веру — христианство — и предали веру своих предков — «Великому Хорсу путь перерыскали» (Хоре был на втором месте после Перуна).
А. И. Мусин-Пушкин, безусловно, понимал значение этой фразы и в примечании написал «невразумительно» — только в целях маскировки. Древнерусские боги явно настроены против христианских князей: «Стрибожьи внуци веют с моря стрелами на храбрые полки Игоревы» и «мечут хиновские стрелки».
А. И. Мусин-Пушкин предпринимал попытки издать «Слово о полку Игореве» еще при жизни Екатерины II (до 1796 года) и представил ей на рассмотрение так называемый Екатерининский список «Слова», однако императрица, по-видимому, заподозрила в нем какую-то крамолу и произведение осталось неизданным. Однако после своего ухода в отставку А. И. Мусин-Пушкин сумел «протащить» сквозь рогатки церковной и светской цензуры и издать в 1800 году «Слово о полку Игореве» под маской «Героической песни».

Издание «Слова» в Москве, а не в Санкт-Петербурге, также было не случайным. Московская цензура была менее квалифицированной и, кроме того, А. И. Мусин-Пушкин был женат на родной племяннице московского главнокомандующего князя М. Н. Волконского, что, по-видимому, способствовало успеху издания.
Существует и вторая причина, по которой А. И. Мусин-Пушкин мог поддерживать легенду о сгоревшей библиотеке и гибели рукописи «Слова о полку Игореве».
Создается впечатление, что А. И. Мусин-Пушкин по каким-то причинам тщательно скрывал от посторонних глаз как сам оригинал рукописи «Слово о полку Игореве», так и сборник, в котором содержалась эта рукопись.
В силу своих служебных обязанностей на посту обер-прокурора Святейшего Синода (1791 — 1797) А. И. Мусин-Пушкин возглавил борьбу с раскольниками-старообрядцами, и, возможно, что сборник со «Словом о полку Игореве» попал в его руки в составе конфискованной раскольничьей литературы. Вот в раскольниках-то и главная здесь закавыка.
Возможно, что в конце сборника имелась традиционная владельческая запись, свидетельствующая о принадлежности этого сборника к старообрядческой общине. Вот эту запись, похоже, и скрывал от посторонних глаз А. И. Мусин-Пушкин.
В то время раскольники-старообрядцы подвергались жесточайшим гонениям как со стороны государства, так и господствующей православной церкви, и одно лишь упоминание о принадлежности рукописи «Слово о полку Игореве» к раскольничьему сборнику могло окончательно скомпрометировать это произведение в глазах духовной и светской цензуры.
«Крамолой», с точки зрения Екатерины II, могла быть высказанная в явном виде в нескольких фрагментах «Слова» идея языческого возмездия. Она заключается в том, что неудача Игорева похода (и другие беды, постигшие Русскую землю) является следствием мести древнерусских языческих богов за предательство князей-сепаратистов. Скорее всего и А. И. Мусин-Пушкин, и А. Ф. Малиновский понимали весь комплекс «крамольных идей», заложенных в «Слово». По их понятиям, безусловно, существовала некая опасность издания поэмы из-за сложных реальных обстоятельств того времени. Но, с другой стороны, они осознавали, что найден бесценный памятник русской истории, который необходимо издать любой ценой. Они сомневались, метались, искали выход. Отсюда и проистекают все «странности» первой публикации этой замечательной поэмы.
Я считаю, что А. И. Мусин-Пушкин и его единомышленники, издав «Слово», сделав его достоянием читающей публики, совершили гражданский подвиг...

Так можно ли найти рукопись, которая, конечно, не сгорела в 1812 году? Надежд на это мало. Ведь она могла сгореть вместе с библиотекой Мусина-Пушкина в его усадьбе в 1918 году, когда при стихийных вспышках гнева крестьяне грабили помещичьи дома. Но могла и сохраниться, если ее заблаговременно зарыли в землю вместе с фамильными драгоценностями. Можно поискать, используя лозоходцев или других экстрасенсов. Но есть и другое предположение. Потомки графа обладали несколькими усадьбами в районах верхней Волги. В предвоенные годы там велось гидротехническое строительство, и огромные площади вместе со старыми постройками ушли под воду...

http://um.mos.ru/houses/2045/
Городская усадьба Мусиных-Пушкиных
На Спартаковской улице (бывшей Елоховской) «лицом на Разгуляй» находится замечательное здание, известное как Дом А. И. Мусина-Пушкина. Эта великолепная усадьба из красного кирпича, состоящая из дома, трех флигелей и ограды, была построена в 1790-1800-е годы.
Граф А. И. Мусин-Пушкин, живший в Петербурге на Мойке, в царствование Павла I вышел в отставку и перебрался в Москву, где и купил эту усадьбу в 1776 году.
С домом А. И. Мусина-Пушкина связано много исторических событий и много имён замечательных людей. Сам граф был известным историком, археологом, собирателем книжных сокровищ Древней Руси, коллекционером, издателем памятников, действительным членом Российской Академии, президентом Академии художеств. Историк В. О. Ключевский назвал графа Мусина-Пушкина «антикварием-публицистом». Граф Алексей Иванович не делал тайны из своего уникального собрания. В его библиотеке работали многие ученые, в том числе и историк Карамзин.
Основу коллекции графа составили старинные книги и рукописи, подаренные Екатериной II. Наиболее ценными в ней были: документы времен царствования Петра I, древнерусские летописи, черновики произведений разных писателей, подлинники картин Рафаэля, Рубенса, Леонардо да Винчи, Корреджо, собрание монет и медалей.
В 1780-х годах, когда была упразднена Спасо-Преображенская обитель в Ярославле, А. И. Мусин-Пушкин приобрёл у престарелого настоятеля монастыря Иоиля (Быковского) рукописный сборник «Хронограф», где оказался список неизвестного до той поры «Слова о полку Игореве». В 1800 году оно было переведено и издано графом в Москве, в Сенатской типографии тиражом 1200 экземпляров.
Увы, в огне пожара 1812 года сильно пострадала и усадьба графа. Сгорела богатейшая библиотека, где хранился единственный рукописный экземпляр «Слова». Сохранилось лишь около двадцати рукописей, которые граф хранил в другом имении или успел раздарить. Так несколько памятников оказались у Карамзина и у будущего императора Александра I.
В настоящее время уцелевшие экземпляры первого издания являются библиографической редкостью. К концу 70-х годов XX века было известно 68 экземпляров книги.
Беда, постигшая собирателя древностей, переживалась им очень болезненно. Мусин-Пушкин, к тому времени уже пожилой человек, с весны 1812 года находился далеко от первопрестольной, в своем ярославском имении Иловня. Из деревни, незадолго до оставления Москвы французам, были присланы подводы для вывоза имущества семьи. Подвод было мало. Их явно не хватило бы для спасения всего собрания коллекционера. К тому же домоправитель Шепягин по-своему толковал ценность барского добра, и, нагружая подводы, отдал предпочтение предметам богатого интерьера, а не рукописям, составлявшим огромную ценность как для самого собирателя, так и потомков.

Отредактировано Иванка (2013-09-05 00:14:38)

О дружбе А.С. Пушкина с П.Я Чадаевым написано много, очень много. Но ничего не написало о дружбе АС. Пушкина и П.Я. Чаадаева с Николаем Раевским-младшим. Если для Н.Н. Раевского и П.Я. Чаадаева дружба была в какой-то степени вынужденная, обусловленная тем, что оба служили адъютантами у одного командира и все время на службе проводили вместе, то Александр Сергеевич сам выбирал с кем ему дружить.
К примеру. В том же полку служил штаб-ротмистр Дмитрий Ипсиланти, грек по национальности, брат генерала А.К. Ипсиланти. В то время ещё никто не догадывался, что братья возглавят восстание против турок в Дунайских княжествах. В 1818 году Дм. Ипсиланти был переведен адъютантом к генералу Н.Н. Раевскому-старшему.
Дмитрий высказывал мысли о судьбе своей родины, весьма интересные для Александра. Достаточно вспомнить его отношения к восстанию греков в 1820 году. Но близким другом ни А.С. Пушкина, ни Н.Н. Раевского-младшего, ни П.Я. Чаадаева Дм. Ипсиланти так и не стал.
Это была странная компания друзей: 22-летний Пётр Чаадаев, корнет, 17-летний Александр Пушкин, штатский человек и 14-летний поручик Николай Раевский, моложе всех, но старше всех по званию. И Чаадаева, и Раевского, но в разное время, А.С. Пушкин называл другом единственным, другом неизменным, обоим посвящал свои произведения.
Петр Яковлевич встретился на пути поэта в то время, когда юноша выбирал свое место в жизни. Близилось окончание лицея, выход во взрослую жизнь. Ненамного более старший по возрасту, но пять лет в том возрасте очень много значили, они позволили П.Я. Чаадаев познать в жизни на  намного более, стал духовным наставником Александра Пушкина. Он понимал его мятущуюся душу, своими рассуждениями помогал ему постигать "коренные проблемы века", искать пути решения этих проблем. У всех такое бывает в 17 лет! Переписка А.С. Пушкина и П.Я. Чаадаева, продолжавшаяся всю жизнь поэта, представляет собой нескончаемый спор-обсуждение о судьбах России, ее народа, о положении гражданина и поэта в обществе. Этот спор, в известной степени, лег в основу многих концепций, интерес к которым никогда не пропадал и не пропадет .
Либеральный П.Я. Чаадаев привлекал юных друзей  глубокомысленным оригинальными размышлениями. Но, со временем,  он разошёлся с Николаем Раевским. Да и А.С. Пушкин, повзрослев, со многими высказываниями Петра Яковлевича не соглашался. «Особый взгляд» со временем привел П.Я. Чаадаева на откровенно антироссийские, антиправославные позиции. А Александр Сергеевич до конца жизни оставался безупречным патриотом.
Николай Раевский в глазах поэта был окружен пороховым дымом и венком боевой славы. Открытость его чувств, способность к дружбе и преданности, его глубокие знания истории, литературы, иностранных языков, несомненно, привлекали поэта. В глазах Николая Александр был старшим товарищем. Подробностей их дружбы мы уже никогда не узнаем: в конце 20-х и в начале 30-х годов XIX века Александр Сергеевич сжег все лицейские письма и записки, которые попали к нему в руки. Не сохранил письма поэта и Николай Николаевич.
9 июня 1817 года прошёл торжественный выпуск лицеистов. Александр Пушкин пожелал служить в Лейб-гвардии гусарском полку. Но отец его, Сергей Львович, из-за нехватки средств давал согласие только на поступление на службу в пехотный полк. В какой-то степени это желание было подсказано примерами братьев Раевских, во время войны служивших в пехотных полках.
Но А.С. Пушкин не согласился служить в пехотном полку. 13 июня его зачислили на службу в Коллегию иностранных дел коллежским секретарем*, и он перебрался в Петербург.
* - гражданский чин X класса в Табели о рангах. Соответствовал чинам армейского и кавалерийского поручика, казачьего сотника и флотского мичмана.

О дружбе А.С. Пушкина с П.Я Чадаевым написано много, очень много. Но ничего не написано о дружбе АС. Пушкина и П.Я. Чаадаева с Николаем Раевским-младшим. Если для Н.Н. Раевского и П.Я. Чаадаева дружба была в какой-то степени вынужденная, обусловленная тем, что оба служили адъютантами у одного командира и все время на службе проводили вместе, то Александр Сергеевич сам выбирал с кем ему дружить.
К примеру. В том же полку служил штаб-ротмистр Дмитрий Ипсиланти, грек по национальности, брат генерала А.К. Ипсиланти. В то время ещё никто не догадывался, что братья возглавят восстание против турок в Дунайских княжествах. В 1818 году Дм. Ипсиланти был переведен адъютантом к генералу Н.Н. Раевскому-старшему [11].
Дмитрий высказывал мысли о судьбе своей родины, весьма интересные для Александра. Достаточно вспомнить его отношения к восстанию греков в 1820 году. Но близким другом ни А.С. Пушкина, ни Н.Н. Раевского-младшего, ни П.Я. Чаадаева Дм. Ипсиланти так и не стал.
Это была странная компания друзей: 22-летний Пётр Чаадаев, корнет, 17-летний Александр Пушкин, штатский человек и 14-летний поручик Николай Раевский, моложе всех, но старше всех по званию. И Чаадаева, и Раевского, но в разное время, А.С. Пушкин называл другом единственным, другом неизменным, обоим посвящал свои произведения.
Петр Яковлевич встретился на пути поэта в то время, когда юноша выбирал свое место в жизни. Близилось окончание лицея, выход во взрослую жизнь. Ненамного более старший по возрасту, но пять лет в том возрасте очень много значили, они позволили П.Я. Чаадаев познать в жизни на  намного более, стал духовным наставником Александра Пушкина. Он понимал его мятущуюся душу, своими рассуждениями помогал ему постигать "коренные проблемы века", искать пути решения этих проблем. У всех такое бывает в 17 лет! Переписка А.С. Пушкина и П.Я. Чаадаева, продолжавшаяся всю жизнь поэта, представляет собой нескончаемый спор-обсуждение о судьбах России, ее народа, о положении гражданина и поэта в обществе. Этот спор, в известной степени, лег в основу многих концепций, интерес к которым никогда не пропадал и не пропадет [10].
Либеральный П.Я. Чаадаев привлекал юных друзей  глубокомысленным оригинальными размышлениями. Но, со временем,  он разошёлся с Николаем Раевским. Да и А.С. Пушкин, повзрослев, со многими высказываниями Петра Яковлевича не соглашался. «Особый взгляд» со временем привел П.Я. Чаадаева на откровенно антироссийские, антиправославные позиции. А Александр Сергеевич до конца жизни оставался безупречным патриотом.
Николай Раевский в глазах поэта был окружен пороховым дымом и венком боевой славы. Открытость его чувств, способность к дружбе и преданности, его глубокие знания истории, литературы, иностранных языков, несомненно, привлекали поэта. В глазах Николая Александр был старшим товарищем. Подробностей их дружбы мы уже никогда не узнаем: в конце 20-х и в начале 30-х годов XIX века Александр Сергеевич сжег все лицейские письма и записки, которые попали к нему в руки. Не сохранил письма поэта и Николай Николаевич.
9 июня 1817 года прошёл торжественный выпуск лицеистов. Александр Пушкин пожелал служить в Лейб-гвардии гусарском полку. Но отец его, Сергей Львович, из-за нехватки средств давал согласие только на поступление на службу в пехотный полк. В какой-то степени это желание было подсказано примерами братьев Раевских, во время войны служивших в пехотных полках.
Но А.С. Пушкин не согласился служить в пехотном полку. 13 июня его зачислили на службу в Коллегию иностранных дел коллежским секретарем*, и он перебрался в Петербург [12].
* - гражданский чин X класса в Табели о рангах. Соответствовал чинам армейского и кавалерийского поручика, казачьего сотника и флотского мичмана.

В том же месяце, 28 июня 1817 года Николай Раевский стал штабс-ротмистром гвардии, что соответствовало майору в армии. В сентябре ему исполнилось 15 лет, - возраст, в котором дворянских детей только призывали на службу. В конце года генерал И.В. Васильчиков назначается командиром Отдельного гвардейского корпуса и переезжает в Санкт-Петербург. Из трех положенных ему адъютантов он взял двоих из Лейб-гвардии Гусарского полка: Н.Н. Раевского и П.Я. Чаадаева [13].
Для адъютантов это была блестящая карьера. В гвардии служил весь цвет общества, потомки древнейших и знатнейших родов, члены царской фамилии. Великий князь Николай Павлович, младший брат императора, пока не мечтавший о царском троне, служил гвардейцем, проходя все ступени службы, и успел подняться до командира бригады [14].
И все они встречались с адъютантами по службе, приглашали их на многочисленные вечера, балы, семейные праздники. Красивый и богатый П.Я. Чаадаев имел большой успех в свете. В свои 22 года он был завидным женихом и по богатству, и по положению. Его пророчили во флигель-адъютанты императора.
Пётр Яковлевич поспевал всюду: и по службе, и на балах, и в масонской ложе «Соединённые друзья». В масоны он вступил ещё в Кракове и достиг высокой степени мастера. «Братьями» этой ложи были А.С. Грибоедов, будущие декабристы П.И. Пестель, М.И. Муравьёв-Апостол, И.А. Долгоруков, родной брат царя великий князь Константин Павлович, будущий шеф жандармов и опора трона А.Х. Бенкендорф и многие другие, которые в декабре 1825 года оказались по разные стороны баррикад. А пока они все вместе рассуждали о построении в душе «вольного каменщика» здания божественной премудрости, выступающей как известный предел нравственного совершенства, о неком тайном герметическом знании, позволяющем достичь этого совершенства. Масонские заседания прерывались «братскими трапезами», переходившими в веселые застолья. Ложа постепенно превращалась в модный столичный клуб, место встреч, на котором мнимое «братство» всех членов ложи позволяло общаться со знаменитыми людьми, графами, князьями, государственными деятелями и решать свои проблемы. Познакомившись с ложей ближе, П.Я. Чаадаев быстро разочаровался в деятельности «Соединенных друзей» и всё реже посещал ложу. Довольно скоро он охладел и к балам [15].
Николай Раевский ещё не понимал должного значения балов для сотворения карьеры. Не приглашали его, по молодости лет, и в масонскую ложу. Но, видимо, Пётр Яковлевич рассказывал ему о деятельности масонов, о своём разочаровании в них, о балах, как пустом времяпрепровождении. И Николай отдавал свое время учёбе, самостоятельно постигая военную науку. То было время, которое лихой гусар Денис Давыдов, очень дальний родственник Николая Раевского описал в стихах:
    А теперь что вижу?- Страх!
И гусары в модном свете,
    В вицмундирах, в башмаках,
    Вальсируют на паркете!
    Говорят умней они...
    Но что слышим от любова?
Жомини - да Жомини!
    А об водке - ни полслова!
Да, в то время молодые офицеры зачитывались трудами Жомини. Ему в то время было всего три с половиной десятка лет, но он уже успел прославиться своими трудами по военной стратегии. В 1804 году вышла его первая книга «Трактат о большой тактике» („Трактат о больших военных операциях"), первые два тома, которого появились в 1804 г., а последующие третий и четвертый — в 1810 г., представляет критическое исследование войн Фридриха Великого. В период 1811—1824 г.  вышел в 15 томах, с 4 атласами, его капитальный труд «Критическая, военная история войн Революции», после которой он занялся исследованием походов Наполеона. Заслуги Жомини можно охарактеризовать так: он просто и ясно изложил универсальные принципы и методы военной науки и своими трудами, собственно, положил ей, в её современном виде, начало – как системной области знаний.
Понятно, что такие труды вызывали споры, обсуждения. И Николай Раевский, если и не участвовал в них, то прислушивался к тому, что говорят старшие товарищи. Ведь среди  них были герои Отечественной войны и заграничных походов, прошедшие не одно сражение. Учёба проявилось впоследствии, когда не имения ни какого официального образования, Николай Николаевич показал себя храбрым и талантливым военачальником.
В Петербурге дружба между П.Я. Чаадаевым, Н.Н. Раевским и А.С. Пушкиным окрепла. Александр заходил в Демутов трактир, где жил П.Я. Чаадаев, вел с ним долгие беседы и «пророческие споры», читал свои произведения. В 1818 году поэт посвятил Петру Яковлевичу гордые строки:
                  "... Пока свободою горим,
                       Пока сердца для чести живы,
                     Мой друг, отчизне посвятим
                       Души прекрасные порывы!
                       Товарищ, верь, взойдет она,
                       Звезда пленительного счастья,
                       Россия воспрянет ото сна,
                       И на обломках самовластья
                       Напишут наши имена" [16].
Николай вместе с Сашей Пушкиным ходил на различные литературные вечера, на которых познакомился со многими литераторами и поэтами. И представил А.С. Пушкина своей семье, приехавшей в Петербург в начале 1817 года. Раевские снимали дом господина Бека по Гороховой улице, напротив Губернского правления [17].
Александр Пушкин был принят в семье Раевских. При всяком приезде в столицу Н.Н. Раевский-старший приглашал его в гости, но не как модного поэта, а как друга младшего сына. Более того, один раз в 1819 году друзей послали к В.А. Жуковскому передать приглашение на обед к генералу. Поэта не оказалось дома, и молодые люди оставили записку в стихах, - единственное дошедшее до нас их совместное произведение:
                    Раевский, молоденец прежний,
                    А там уже отважный сын,
                    И Пушкин, школьник не прилежный
                    Парнасских девствениц-богинь,
                    К тебе, Жуковский, заезжали,
                    Но, к неописанной печали
                    Поэта дома не нашли -
                    И, увенчавшись кипарисом,
                    С французской повестью "Борисом"
                    Домой уныло побрели.
                    Какой святой, какая сводня
                    Сведет Жуковского со мной ?
                    Скажи - не будешь ли сегодня
                    С Карамзиным, с Карамзиной ? -
                    На всякий случай - ожидаю,
                    Тронися просьбою моей.
                    Тебя зовет на чашку чаю
                    Раевский - слава наших дней [18].
В ноябре 1817 года в Киеве с семьей Раевских познакомилась Анна Петровна Керн. Она воспоминала:
«...Мне удалось сделать путешествие в Киев в сообществе моей матери, и я там имела счастие вместе с ней посетить бесподобное семейство Раевских. Впечатление незабвенное и эстетическое. Николай Николаевич представил жене моего мужа, назвав его: “Mon frere d’armes”(мой брат по оружию). Она сейчас приняла меня под свое покровительство, приголубила и познакомила со всеми дочерьми. Старшая, полна грации и привлекательности, сама меня приласкала. Эта красавица Нина (ошибка мемуаристки – Екатерина), о которой потом вспоминал Пушкин. Меньшая была Мария, кроткая брюнетка, вышедшая потом за Волконского...» [19].
Как знать, не помогло ли это знакомство впоследствии сблизиться Александру Пушкину и Анне Керн? Все может быть. Лучшие стихи о любви поэт посвятил именно Анне Керн.

Пути-дороги Александра и Николая разошлись. А.С. Пушкин жил в Кишиневе, в Одессе, селе Михайловском под Псковом и Болдино, ныне Большое Болдино, Нижегородской губернии.
А Николай продолжает службу в Санкт-Петербурге. 23 октября 1821 года он был назначен адъютантом к начальнику Главного штаба барону И.И. Дибичу [20]. И было адъютанту всего 20 лет. Оставалось только получить придворный чин флигель-адъютанта, то есть офицера Свиты Его Императорского Величества, и путь на высшие ступени военной карьеры был бы открыт.
Теперь Николаю приходилось иметь дело с вопросами жизнедеятельности всей Русской армии, а не отдельного корпуса. Это к нему обращались генералы русской армии с различными прошениями и предложениями, которые он рассматривал и передавал, как адъютант, начальнику Главного штаба.
Конечно же, в «высшем свете» Николай Раевский рассматривался как выгодный жених. Но Николай света чурался, предпочитая ему встречи с писателями, на которые ходил с П.Я. Чаадаевым. На этих встречах Николай больше слушал, чем сам говорил. Много внимания Н. Раевский уделял военной службе и своему военному образованию. Конечно, в «свет» он выходил на обязательные балы и приёмы. Но в светских хрониках отмечен не был [21].
Довольно высокое положение друга привело А.С. Пушкина к мысли связать судьбу своего младшего брата - семнадцатилетнего Льва - с семьёй Раевских. Сохранилось письмо поэта, отправленное брату из Кишинёва 4 сентября 1822 года:
"... Ты бы определился в какой-нибудь полк корпуса Раевского - скоро был бы офицером, а потом тебя перевели бы в гвардию - Раевский или Киселев - оба не откажут. Подумай об этом, да, пожалуйста, не слегка: дело идет о жизни..." [22].
В данном случае имелся ввиду Н.Н. Раевский-старший. Но подразумевалась и помощь Н.Н. Раевского-младшего, который, конечно не отказался бы похлопотать за брата друга.
Но кто в семнадцать лет слушается мудрых советов старших братьев? Конечно же, ни в какой полк юный повеса в 1822 году не определился. Только через пять лет, когда Льву было уже 23 года, он прибыл в полк к Н.Н. Раевскому-младшему на Кавказ.
Осенью того же года Александр Сергеевич посылает Николаю Раевскому отрывок поэмы "Братья-разбойники", которую он "не думает ни печатать, ни кончать" - как писала в письме к брату Александру Екатерина Орлова 8 декабря 1822 года. В июне 1823 года А.С. Пушкин уничтожил эту поэту, потому что:
    "... Некоторые стихи напоминают перевод "Шильонского узника". Это несчастье для меня. Я с Жуковским сошелся нечаянно, отрывок мой написан в конце 1821 года" - так он объяснял свой поступок в письме к П.А. Вяземскому [23].
Одумавшись, А.С. Пушкин востребовал отрывок у Николая и послал 13 июня 1823 года его А.А. Бестужеву, издававшему литературный журнал «Полярная звезда»:
«... Разбойников я сжег – и поделом. Один отрывок уцелел в руках Николая Раевского; если отечественные звуки: харчевня, кнут, острог – не испугают нежных ушей...» [24].
В середине лета, 21 июля 1823 года А.С. Пушкин переехал в Одессу, куда было переведен из Кишинёва центр образованного Новороссийского края. Здесь поэт знакомится с миленькой девочкой Аней, Анной Михайловной Бороздиной, ставшей через пятнадцать лет женой Николая Николаевича Раевского-младшего, а 6 сентября - с Елизаветой Ксаверьевной, женой наместника Новороссийского графа Михаила Семеновича Воронцова, двоюродной тетёй Александра и Николая Раевских [27].
Адъютантом наместника служил Александр Раевский.
Отношения между двумя Александрами сокрыты не столько тайной, сколько различными суждениями исследователей-пушкинистов.
Личные встречи Александру и Никола заменила переписка, которая не сохранилась Известно, что Николай с различными оказиями присылал другу выходившие в Петербурге новые книги, русские сказки. Так, в июле 1823 года Николай переслал стихи Казимира Делавиня брату Александру с припиской, что они для А.С. Пушкина, так как у него не было времени писать поэту [28].
Став полковником, Николай Николаевич отказался от штабной карьеры и готовился в свои 22 года принять Сумский гусарский полк. К тому времени он десять лет служил в офицерских чинах и был ветераном Отечественной войны! Но полк принять ему не удалось. 1 декабря Н.Н. Раевский был переведен в Курляндский драгунский полк помощником командира полка [29].
22 октября 1823 года А.С. Пушкин закончил первую главу поэмы «Евгений Онегин». И начал вторую. На её черновиках, около строфы XXVII, рассказывающей о Татьяне, Александр Сергеевич записывает на скорую руку адрес Н.Н. Раевского "На Мойке, в доме гр. Вельгорного ННР" и набрасывает пером его характерный профиль в очках, который некоторые исследователи считают портретом Александра [30].
На страницах рукописи второй главы «Евгения Онегина» достаточно много портретов членов семейства Раевских: Софьи Алексеевны и Николая Николаевича-старшего, Александра и Николая-младшего, Екатерины, Марии, Елены и Софии. Появляются они и на страницах с черновиками других стихотворений одесского периода [31].
В январе 1824 года Николай Раевский взял отпуск и поехал в Одессу, где были его мать и сестры в гостях у брата Александра. Конечно же, он встретился с Александром Пушкиным, о чем тот сообщил брату Льву письмом:
"... Н. Раевский здесь. Он о тебе привез мне недостаточные известия; зачем ты с ним чинился и не поехал повидаться со мной?..."
В Одессе Николай прочитал первую главу «Евгения Онегина» и весьма раскритиковал её. И об этом А.С. Пушкин сообщил в том же письме:
    «...Может быть я пришлю ему (Дельвигу) отрывки из «Онегина»; это лучшее мое произведение. Не верь Н. Раевскому, который бранит его – он ожидал от меня романтизма, нашёл сатиру и порядочно не расчухал» [32].
Это письмо показывает, насколько значимо было для Александра Сергеевича мнение Н.Н. Раевского о его стихах, если об этом он сообщает брату, главному поверенному в делах поэта в далёкой столице.
Вникал ли Николай Раевский в отношения двух Александров, пытался ли их уладить, точно не известно. Из Одессы он через Киев поехал к месту новой службы [33].
Вскоре, 8 июля 1824 года, и А.С. Пушкин покинул Одессу, так как по Высочайшему повелению "был удален в имение родителей в Псковскую губернию под надзор местных властей" [34].
Вслед за ним покинул Одессу и Александр Раевский, вынужденный уйти в отставку, и поселился в имении в Белой Церкви.
14 июня 1824 года Николай Раевский получил назначение в Харьковский драгунский полк, стоявший на Украине, и выехал к месту службы. Приехав к брату в Белую Церковь, 10 мая 1825 года он пишет А.С. Пушкину письмо, где, извинившись за долгое молчание, сообщает своё мнение о плане «Бориса Годунова» и о значении этой трагедии. Рассказывает о чтении вслух «Евгения Онегина» и о восторгах слушателей. Дает хвалебный отзыв об отрывках из поэм «Цыгане» и «Кавказский пленник», приводит критический разбор произведений других авторов. Из этого письма видно, что Н.Н. Раевский-младший хорошо знал современную ему литературу [35].
Сохранился ответ А.С. Пушкина, написанный во второй половине июля 1825 года:
    "... где вы? из газет я узнал, что вы переменили полк. Желаю, чтоб это развлекло вас. Что поделывает ваш брат? вы ничего о нем не сообщаете в письме вашем от 13 мая; лечится ли он?..." [36].
В конце августа Николай ответил, выражая сожаление в связи с ссылкой поэта в Михайловское и сообщая свой новый адрес [37].
Между друзьями возобновляется переписка. До наших дней дошло всего три письма Николая Раевского А.С. Пушкину. Из их текста следует, что писем было значительно больше. В частности, братья Александр и Николай Раевские обменивались между собой письмами поэта. В одном из писем Николай просит Александра вернуть ему письмо А.С. Пушкина, так как у него нет адреса последнего [38].
Александр Сергеевич писал Николаю о своей жизни, о творческих планах, приводил свои рассуждения о трагедии, которая есть "наименее понимаемый род поэзии":
"... Правдоподобие положений и правдивость диалога - вот истинное правило трагедии. Шекспир понял страсти; Гете - нравы... Каждый человек любит, ненавидит, печалится, радуется - но каждый раз на свой лад - почитайте-ка Шекспира... Вспомните «Озлобленно» у Байрона (La pagato ) - это однообразие, этот подчеркнутый лаконизм... Отсюда эта непринужденность и робость диалога. Читайте Шекспира - это мой постоянный припев...".
Александр Сергеевич щедро делился с Николаем Раевским своими замыслами. О работе над трагедией "Борис Годунов" он сообщал:
"... Вы спросите меня: а ваша трагедия - трагедия характеров или нравов? Я изобразил наиболее легкий род, попытался соединить то, и другое. Я пишу и размышляю. Большая часть сцен требует только рассуждения; когда же я дохожу до сцены, которая требует вдохновения, я жду его или пропускаю эту сцену - такой способ для меня совершенно нов. Чувствую, что духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить" [39].
В другом, не сохранившемся, письме А.С. Пушкин подробно излагал своему другу план и содержание "Бориса Годунова". На что ему Николай Николаевич отвечал:
"... Я желал бы, чтобы ты справлялся с источниками, которыми пользовался Карамзин, а не следовал только его рассказу. Не забудь, что Шиллер изучил астрологию прежде, чем приняться за "Валленштейна"..." [40].
Мнение Николая Раевского было очень важно для Александра Сергеевича. Так, в письме, отправленном 17 августа, А.С. Пушкин писал В.А. Жуковскому:
    «...Что за чудо эти 2 последних тома Карамзина! Какая жизнь! c’est palpitant comme la gaette d’hier, писал я Раевскому...» (это злободневно, как свежая газета) [41].
Это письмо дает основания полагать, что мнение Николая Раевского по вопросам литературы было важно и В.А. Жуковскому, и Н.А. Карамзину, иначе бы А.С. Пушкин об этом не стал сообщать. Но упомянутое им письмо к Н.Н. Раевскому не обнаружено.
Здесь же, в псковской глуши, летом 1825 года Александр Сергеевич пишет стихотворение "Андрей Шенье" и посвящает его Николаю Николаевичу Раевскому-младшему [43].
Во второй половине ноября 1825 года А.С. Пушкин в письме П.А. Вяземскому из Михайловского отмечал:
"... Что за чудо "Дон Жуан" ! я знаю только пять первых песен; прочитав первые две, я сказал тот час Раевскому, что это Chef d'oeuvre Байрона, и очень обрадовался, после увидя, что мой Walter Scott моего мнения..." [44].
Почему-то исследователи не обращают внимание на то, что в этом письме А.С. Пушкин назвал Николая Николаевича «Мой Вальтер Скотт». Что он имел в виду – совместное чтение книг на английском языке в Крыму или что-то другое? Например, его рассказы о военных приключениях? 
Хронографы не отмечают встречи Александра Пушкина с кем-нибудь из Раевских осенью 1825 года. Тогда фраза в письме «я сказал тот час Раевскому» и есть подтверждение интенсивной переписки между поэтом и Николаем Раевским-младшим. Это позволяет считать, что Николай Николаевич был не только одним из первых ценителей, но и редактором многих произведений, написанных поэтом в псковской ссылке.
В декабре 1825 года произошли события, резко изменившие жизнь не только каждого из них, но и всей страны.

На следующий день, 6 января
«ГОСУДАРЬ ИМПЕРАТОР ВЫСОЧАЙШЕ повелеть соизволил деньги и вещи, взятые с бумагами Харьковского драгунского полка полковника Раевского, ему возвратить».
На допросе 12 января полковник П.И. Пестель «о сыновьях Раевского решительно утверждал, что они к обществу не принадлежат» [23].
Самих братьев Раевских допрашивали 14 января и дали им «вопросные пункты». 17 января:
«Читаны ответы отставного полковника Раевского и Харьковского драгунского полка полковника Раевского же, которые капитаном Майбородою показаны были в числе членов тайного общества, но как Раевские в сём не сознались, а Майборода отозвался, что показание на них основал на одних словах полковника Пестеля и доказательств никаких не имеет, то были спрошены Пестель и полковник Аврамов, который в показании своём также упоминает о Раевском; Пестель решительно объявил, что они к обществу не принадлежали, Аврамов же показал, что слышал о Раевском от Пестеля и разумел того, который под судом по происшествию в 16-й дивизии 32-го егерского полка.
П о л о ж и л и: по непринадлежности Раевских к тайному обществу испросить на освобождение их ВЫСОЧАЙШЕГО СОИЗВОЛЕНИЯ...».
В протоколе напротив этого решения Николай I сделал собственноручную помету: «Освободить, дав аттестаты». Что и было исполнено 19 января 1826 года.
Декабрист Н.Н. Лорер вспоминал, что:
"... В 1825 году оба брата, Александр и Николай Николаевичи, были арестованы по нашему делу, так как многие из их родных, как-то Михаил Орлов, Василий Давыдов, Лихарев, два брата Поджио - были взяты прежде, но Следственная комиссия не могла уличить их в том, что они действительно были в нем. Тогда государь потребовал обоих братьев к себе и сказал Александру Раевскому:
- Я знаю, что вы не принадлежите к тайному обществу, но имея родных и знакомых там, вы все знали и не уведомляли правительство. Где же ваша присяга?
Тогда Александр Раевский, один из умнейших людей нашего века, смело отвечал государю:
- Государь! Честь дороже присяги: нарушив первую, человек не может существовать, тогда как без второй он может обойтись.
Тогда обоих братьев, хотя отпустили, но взяли на замечание и считали либералами и опасными людьми...".
Насколько верен этот диалог – неизвестно. Но для того времени такая твердость офицера была характерна…
В аттестате № 166, выданным Н.Н. Раевскому-младшему, было сказано:
«По Высочайшему Его Императорского Величества повелению, Комитет для изыскания о злоумышленном обществе сим свидетельствует, что Харьковского драгунского полка полковник Раевский, как обнаружено допросами, членом того общества не был и в злонамереннной цели его участия не принимал.
Санкт-Петербург генваря 19-го дня 1826 года.
Военный министр Татищев
Генерал-фельдцейхмейстер Михаил
Князь Александр Голицин
Генерал-адъютант Г. Кутузов
Генерал-адъютант Чернышев
Генерал-адъютант   Левашов
Генерал-адъютант   Патапов
Правитель дел Боровков

Император Николай I принес свои извинения. Отца, Николая Николаевича Раевского-старшего, он назначил 26 января 1826 года членом Государственного Совета, сына Александра - камергером и чиновником по особым поручениям при Новороссийском генерал-губернаторе графе М.С. Воронцове, а Николая – командиром Нижегородского драгунского полка, которым в 1792 - 1797 годах командовал его отец. Отец и сыновья Раевские присутствовали на коронации императора Николая I. Но назначение Николая-младшего командиром полка состоялось только 16 сентября, а до этого он находился как бы под домашним арестом [29].
Но встретиться друзьям Николаю Раевскому и Александру Пушкину так и не довелось.