Михаил Юрьевич Лермонтов

                                                                                                                                           Текст полностью:
                                                                                                                                                 
                                                                                                                                   Сыны снегов, сыны славян,
                                                                                                                                               Зачем вы мужеством упали?
                                                                                                                                               Зачем?.. Погибнет ваш тиран,
                                                                                                                                               Как все тираны погибали!....
                                                                                                                                               До наших дней при имени свободы
                                                                                                                                               Трепещет ваше сердце и кипит! ...
                                                                                                                                               Есть бедный град, там видели народы
                                                                                                                                               Все то, к чему теперь ваш дух летит.
                                                                                                                                                    1830
Свои последние месяцы жизни (с 14/26 мая по 15/27 июля 1841 года) Поэт провел в небольшом домике на тогдашней северной окраине Пятигорска. Сюда же его, истёкшего кровью, принесли после дуэли. Здесь же были написаны и его последние стихотворные шедевры: "Дубовый листок оторвался от ветки родимой", "Выхожу один я на дорогу", "Нет, не тебя так пылко я люблю", "Пророк". Ему было всего 27 лет...

http://www.mlermontov.ru/lmuseum
В Пятигорске много лермонтовских тропинок, но все они сходятся к маленькому домику, скромно приютившемуся в глубине двора на улице, названной именем поэта. Он приветливо манит к себе человека своим скромным видом, белизной слегка прикрытых камышовой кровлей стен, небольшими окнами с широко распахнутыми ставнями. На фасаде у входа — маленькая мемориальная доска: "Домъ, въ которомъ жилъ поэтъ М.Ю.Лермонтовъ". Она установлена в 1884 году.
Если бы мы не знали, что роман "Герой нашего времени" был написан до того, как поэт поселился в этом домике, можно было бы подумать, что именно здесь Печорин записал в дневник знаменитые строки: "Вчера я приехал в Пятигорск, нанял квартиру на краю города, на самом высоком месте, у подошвы Машука: во время грозы облака будут спускаться до моей кровли".
Из четырех комнат две занимал А. А. Столыпин (Монго), а две, обращенные окнами в сад, назывались "лермонтовской половиной". В них жил поэт. Через небольшие сени и полутемную прихожую посетители заходят в домик. Вид и обстановка его просты. Низкие деревянные потолки, положенные на балки и побеленные мелом; разноразмерные окна; простые стулья, обитые ситцем, походный складной самоварчик, металлический молочник, полотенце с гербом Лермонтовых, колясочный сундук и узкая складная кровать. Многое напоминает о том, что жил здесь поэт-изгнанник, вынужденный странствовать с подорожной "по казенной надобности". В кабинете-спальне Лермонтова в настоящее время установлены стол и кресло из петербургской квартиры поэта.

Дорога к Домику Лермонтова

Выхожу один я на дорогу;
Сквозь туман кремнистый путь блестит.
Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,
И звезда с звездою говорит.

В небесах торжественно и чудно!
Спит земля в сиянье голубом...
Что же мне так больно и так трудно?
Жду ль чего? Жалею ли о чём?

Уж не жду от жизни ничего я,
И не жаль мне прошлого ничуть.
Я ищу свободы и покоя!
Я б хотел забыться и заснуть!

Но не тем холодным сном могилы...
Я б желал навеки так заснуть,
Чтоб в груди дремали жизни силы,
Чтоб, дыша, вздымалась тихо грудь,

Чтоб, всю ночь, весь день мой слух лелея,
Про любовь мне сладкий голос пел,
Надо мной чтоб, вечно зеленея,
Темный дуб склонялся и шумел.
1841

Дуб над первой могилой М.Ю.Лермонтова (Пятигорский некрополь)                                             Окно Лермонтова

Песнь барда

I

Я долго был в чужой стране,
    Дружин Днепра седой певец,
И вдруг пришло на мысли мне
    К ним возвратиться наконец.
Пришел - с гуслями за спиной -
    Былую песню заиграл.....
Напрасно! - князь земли родной
    Приказу ханскому внимал.....

II

В пустыни, где являлся враг,
    Понес я старую главу,
И попирал мой каждый шаг
    Окровавленную траву.
Сходились к брошенным костям
    Толпы зверей и птиц лесных,
Затем что больше было там
    Число убитых, чем живых.

III

Кто мог бы песню спеть одну?
    Отчаянным движеньем рук
Задев дрожащую струну,
    Случалось, исторгал я звук;
Но умирал так скоро он!
    И если б слышал сын цепей,
То гибнущей свободы стон
    Не тронул бы его ушей.

IV

Вдруг кто-то у меня спросил.
    "Зачем я часто слезы лью,
Где человек так вольно жил?
    О ком бренчу, о ком пою?.."
Пронзила эта речь меня -
    Надежд пропал последний рой
На землю гусли бросил я,
    И, молча, раздавил ногой.
1830

Место первоначального погребения М.Ю. Лермонтова.

http://domiklermontova.ru/index.php?opt … ;Itemid=64
Похороны Лермонтова состоялись через день после дуэли – 17 июля. Представители четырех полков, в которых довелось ему служить, проводили поэта в последний путь. Подняв гроб с телом Лермонтова, офицеры на своих плечах отнесли его к подножию Машука, на старое пятигорское кладбище. Восемь месяцев тело Лермонтова покоилось в пятигорской земле.

Ни одно из лермонтовских мест Пятигорья не привлекает к себе такого внимания как место рокового поединка Поэта с Н.С. Мартыновым. Там, где пролилась его кровь, ныне высится обелиск, выполненный по проекту Б.М. Микешина из кисловодского песчаника. Памятник отличается классической простотой и строгостью форм. В круглой нише – бронзовый бюст поэта, изображенного в форме Тенгинского пехотного полка. Правда, Микешин не сумел довести свой замысел до конца. Сменившие его скульпторы В. Козлов и Л. Дитрих дополнили памятник оградой. Каменные столбики в виде снарядов, тяжелые цепи и грифы должны были, видимо, символизировать скорбь по великому поэту (Отнюдь… Известно, что Микешин был недоволен оградой и требовал ее снести. По какой причине, ясно без слов. – М.).

Цветы на кустах распустились 15 июля... когда ма была там в прошлом году...

Александр Александрович Блок

Музей-усадьба ШАХМАТОВО находится примерно в 20 километрах от г.Солнечногорск (Московская область).  Усадьбу в 1874 г. купил дед поэта Александра Блока Андрей Николаевич Бекетов. Шахматово было приобретено по примеру друга семьи Менделеева, который поселился неподалеку, в Боблове.

http://www.museum.ru/m444
Поэт приезжал в Шахматово в течение 36 лет из прожитых 40, здесь он создал многие знаменитые произведения, здесь было написано более 300 стихотворений. Здесь же он встретил свою любовь и будущую жену – Любовь Менделееву, дочь ученого соседа.

Главный усадебный дом был построен в начале XIX века, а в 1910 году Блок перестроил дом по своему проекту, в новой пристройке он устроил свой кабинет, на втором этаже, под крышей, разместил библиотеку.

В 1921 г. усадьба погибла. С 1970 г. на блоковской "возлюбленной поляне" стали проходить Общероссийские Праздники поэзии. В 1984 г. начал создаваться музей. В настоящее время воссоздан в Шахматове главный дом, флигель, каретный сарай. Возрождается усадебный сад и парк.

http://www.modernlib.ru/books/mochulski … ok/read_1/
По отцу Блок — немецкого происхождения. Его прапрадед, мекленбургский выходец Иоганн фон Блок, переселился в Россию в 1755 году и состоял лейб-медиком при императрице Елисавете Петровне…  Мать Блока— Александра Андреевна — чисто русская. Ее отец — знаменитый профессор ботаники и ректор Петербургского университета Андрей Николаевич Бекетов…
Каждое лето Бекетовы проводили в небольшом имении Шахматове (Клинского уезда, Московской губернии). Сашу привезли туда впервые шестимесячным ребенком. Всю свою жизнь он любил Шахматове особой, мистической любовью. Эта холмистая и лесная страна с болотами, гатями и оврагами, с битым камнем на косогорах, с желтыми пластами глины, с бесконечными синими далями, тихими зорями и ясными закатами, эта средняя полоса России— родина блоковской поэзии. По ее бескрайним просторам разливается мелодия его стихов. У Блока подмосковное Шахматово — «пейзаж души», символ России с ее песнями...

Помещичья усадьба, — рассказывает М. А. Бекетова, — стояла на высоком холме. К дому подъезжали широким двором с круглыми куртинами шиповника, упоминаемыми в поэме „Возмездие“. Тенистый сад со старыми липами расположен на юго-восток, по другую сторону дома. Открыв стеклянную дверь столовой, выходившей окнами в сад, и вступив на террасу, всякий поражался широтой и разнообразием вида, который открывался влево. Перед домом песчаная площадка с цветниками, за площадкой — развесистые вековые липы и две высокие сосны. Столетние ели, березы, липы, серебристые тополя, вперемежку с кленами и орешником, составляли группы и аллеи. В саду было множество сирени, черемухи, белые и розовые розы, густая грядка белых нарциссов и другая такая же грядка лиловых ирисов. Одна из боковых дорожек, осененная очень старыми березами, вела к калитке, которая выводила в еловую аллею, круто спускающуюся к пруду. Пруд лежал в узкой долине, по которой бежал ручей, осененный огромными елями, березами, молодым ольшаником». В незаконченной второй главе поэмы «Возмездие» Блок с нежностью вспоминает «угол рая», где прошло его детство. Бледными чертами зарисована шахматовская усадьба: цветущая тишина, далекий колокольный звон, сияние весны…

Огромный тополь серебристый
Склонял над домом свой шатёр,
Стеной шиповника душистой
Встречал въезжающих во двор…
…Здесь можно было ясно слышать,
Как тишина цветет и спит…
Бросает солнце листьев тени,
Да ветер клонит за окном
Столетние кусты сирени,
В которых тонет старый дом;
Да звук какой-то заглушенный,
Звук той же самой тишины,
Иль звон церковный отдаленный,
Иль гул… весны.
И дверь звенящая балкона
Открылась в липы и сирень,
И в синий купол небосклона,
И в лень окрестных деревень…
Белеет церковь над рекою,
За ней опять леса, поля…
И всей весенней красотою
Сияет русская земля.

      Это «сияние русской земли» пронзало сердце ребенка; для юноши оно стало мистическим видением. Сюда, на эти озаренные просторы, в лазури и розах, сходила к нему Прекрасная Дама…

Девушка пела в церковном хоре
О всех усталых в чужом краю,
О всех кораблях, ушедших в море,
О всех, забывших радость свою.

Так пел ее голос, летящий в купол,
И луч сиял на белом плече,
И каждый из мрака смотрел и слушал,
Как белое платье пело в луче.

И всем казалось, что радость будет,
Что в тихой заводи все корабли,
Что на чужбине усталые люди
Светлую жизнь себе обрели.

И голос был сладок, и луч был тонок,
И только высоко, у Царских Врат,
Причастный Тайнам,- плакал ребенок
О том, что никто не придет назад.
(1905)

Демон

Иди, иди за мной - покорной
И верною моей рабой.
Я на сверкнувший гребень горный
Взлечу уверенно с тобой.

Я пронесу тебя над бездной,
Ее бездонностью дразня.
Твой будет ужас бесполезный -
Лишь вдохновеньем для меня.

Я от дождя эфирной пыли
И от круженья охраню
Всей силой мышц и сенью крылий
И, вознося, не уроню.

И на горах, в сверканьи белом,
На незапятнанном лугу,
Божественно-прекрасным телом
Тебя я странно обожгу.

Ты знаешь ли, какая малость
Та человеческая ложь,
Та грустная земная жалость,
Что дикой страстью ты зовешь?

Когда же вечер станет тише,
И, околдованная мной,
Ты полететь захочешь выше
Пустыней неба огневой, -

Да, я возьму тебя с собою
И вознесу тебя туда,
Где кажется земля звездою,
Землею кажется звезда.

И, онемев от удивленья,
Ты у'зришь новые миры -
Невероятные виденья,
Создания моей игры...

Дрожа от страха и бессилья,
Тогда шепнешь ты: отпусти...
И, распустив тихонько крылья,
Я улыбнусь тебе: лети.

И под божественной улыбкой,
Уничтожаясь на лету,
Ты полетишь, как камень зыбкий,
В сияющую пустоту...

(1910)

Незадолго до смерти в июне на пушкинском вечере Блок сказал: "Поэт умирает потому, что дышать ему больше нечем".

Максимилиан Александрович Волошин

Кто хоть раз был в Коктебеле, тот не мог не заметить поразительных "совпадений": Дом Волошина расположен между скалой с его профилем и горой, где похоронен Поэт. Добраться туда не просто. Дом поэта также надмирен: торговля и стада туристов-покупателей на набережной и так называемой "Площади искусств" его не затрагивают, равно как туристы внутри дома и поэты, читающие свои немощные стишки под старыми акациями во дворе. Дом-корабль живет своей жизнью, это правда.

Дом поэта

Дверь отперта. Переступи порог.
Мой дом раскрыт навстречу всех дорог.
В прохладных кельях, беленных извёсткой,
Вздыхает ветр, живёт глухой раскат
Волны, взмывающей на берег плоский,
Полынный дух и жёсткий треск цикад.

А за окном расплавленное море
Горит парчой в лазоревом просторе.
Окрестные холмы вызорены
Колючим солнцем. Серебро полыни
На шиферных окалинах пустыни
Торчит вихром косматой седины.
Земля могил, молитв и медитаций —
Она у дома вырастила мне
Скупой посев айлантов и акаций
В ограде тамарисков. В глубине
За их листвой, разодранной ветрами,
Скалистых гор зубчатый окоём
Замкнул залив Алкеевым стихом,
Асимметрично-строгими строфами.
Здесь стык хребтов Кавказа и Балкан,
И побережьям этих скудных стран
Великий пафос лирики завещан
С первоначальных дней, когда вулкан
Метал огонь из недр глубинных трещин
И дымный факел в небе потрясал.
Вон там — за профилем прибрежных скал,
Запечатлевшим некое подобье
(Мой лоб, мой нос, ощёчье и подлобье),
Как рухнувший готический собор,
Торчащий непокорными зубцами,
Как сказочный базальтовый костёр,
Широко вздувший каменное пламя,
Из сизой мглы, над морем вдалеке
Встаёт стена… Но сказ о Карадаге
Не выцветить ни кистью на бумаге,
Не высловить на скудном языке.
Я много видел. Дивам мирозданья
Картинами и словом отдал дань…
Но грудь узка для этого дыханья,
Для этих слов тесна моя гортань.
Заклёпаны клокочущие пасти.
В остывших недрах мрак и тишина.
Но спазмами и судорогой страсти
Здесь вся земля от века сведена.
И та же страсть, и тот же мрачный гений
В борьбе племён и в смене поколений.
Доселе грезят берега мои
Смолёные ахейские ладьи,
И мёртвых кличет голос Одиссея,
И киммерийская глухая мгла
На всех путях и долах залегла,
Провалами беспамятства чернея.
Наносы рек на сажень глубины
Насыщены камнями, черепками,
Могильниками, пеплом, костяками.
В одно русло дождями сметены
И грубые обжиги неолита,
И скорлупа милетских тонких ваз,
И позвонки каких-то пришлых рас,
Чей облик стёрт, а имя позабыто.
Сарматский меч и скифская стрела,
Ольвийский герб, слезница из стекла,
Татарский глёт зеленовато-бусый
Соседствуют с венецианской бусой.
А в кладке стен кордонного поста
Среди булыжников оцепенели
Узорная турецкая плита
И угол византийской капители.
Каких последов в этой почве нет
Для археолога и нумизмата
От римских блях и эллинских монет
До пуговицы русского солдата!..
Здесь, в этих складках моря и земли,
Людских культур не просыхала плесень —
Простор столетий был для жизни тесен,
Покамест мы — Россия — не пришли.
За полтораста лет, с Екатерины,
Мы вытоптали мусульманский рай,
Свели леса, размыкали руины,
Расхитили и разорили край.
Осиротелые зияют сакли,
По скатам выкорчеваны сады.
Народ ушёл. Источники иссякли.
Нет в море рыб. В фонтанах нет воды.
Но скорбный лик оцепенелой маски
Идёт к холмам Гомеровой страны,
И патетически обнажены
Её хребты и мускулы и связки.
Но тени тех, кого здесь звал Улисс,
Опять вином и кровью напились
В недавние трагические годы.
Усобица, и голод, и война,
Крестя мечом и пламенем народы,
Весь древний Ужас подняли со дна.
В те дни мой дом, слепой и запустелый,
Хранил права убежища, как храм,
И растворялся только беглецам,
Скрывавшимся от петли и расстрела.
И красный вождь, и белый офицер, —
Фанатики непримиримых вер —
Искали здесь, под кровлею поэта,
Убежища, защиты и совета.
Я ж делал всё, чтоб братьям помешать
Себя губить, друг друга истреблять,
И сам читал в одном столбце с другими
В кровавых списках собственное имя.
Но в эти дни доносов и тревог
Счастливый жребий дом мой не оставил.
Ни власть не отняла, ни враг не сжёг,
Не предал друг, грабитель не ограбил.
Утихла буря. Догорел пожар.
Я принял жизнь и этот дом как дар
Нечаянный, — мне вверенный судьбою,
Как знак, что я усыновлён землёю.
Всей грудью к морю, прямо на восток,
Обращена, как церковь, мастерская,
И снова человеческий поток
Сквозь дверь её течёт, не иссякая.

Войди, мой гость, стряхни житейский прах
И плесень дум у моего порога…
Со дна веков тебя приветит строго
Огромный лик царицы Таиах.
Мой кров убог. И времена — суровы.
Но полки книг возносятся стеной.
Тут по ночам беседуют со мной
Историки, поэты, богословы.
И здесь их голос, властный, как орган,
Глухую речь и самый тихий шёпот
Не заглушит ни зимний ураган,
Ни грохот волн, ни Понта мрачный ропот.
Мои ж уста давно замкнуты… Пусть!
Почётней быть твердимым наизусть
И списываться тайно и украдкой,
При жизни быть не книгой, а тетрадкой.
И ты, и я — мы все имели честь
«Мир посетить в минуты роковые»
И стать грустней и зорче, чем мы есть.
Я не изгой, а пасынок России.
Я в эти дни — немой её укор.
И сам избрал пустынный сей затвор
Землёю добровольного изгнанья,
Чтоб в годы лжи, паденья и разрух
В уединеньи выплавить свой дух
И выстрадать великое познанье.
Пойми простой урок моей земли:
Как Греция и Генуя прошли,
Так минет всё — Европа и Россия,
Гражданских смут горючая стихия
Развеется… Расставит новый век
В житейских заводях иные мрежи…
Ветшают дни, проходит человек,
Но небо и земля — извечно те же.
Поэтому живи текущим днём.
Благослови свой синий окоём.
Будь прост, как ветр, неистощим, как море,
И памятью насыщен, как земля.
Люби далёкий парус корабля
И песню волн, шумящих на просторе.
Весь трепет жизни всех веков и рас
Живёт в тебе. Всегда. Теперь. Сейчас.

25 декабря 1926

Акварели Волошина

И еще. Это интересно:

vadimkulturolog.hop.ru

Вековая тайна имени «ТАИАХ»

Более ста лет прошло с тех пор, когда великий русский поэт Максимилиан Волошин приобрёл в Берлине и перевёз в Коктебель копию великолепной скульптуры, выставленной в Каирском музее и поразившей его удивительным сходством с лицом его возлюбленной Маргариты Сабашниковой. Найденная при раскопках Карнакского храма, статуя не сопровождалась какими-либо надписями, что давало повод египтологам в разное время давать ей различные имена. Предполагали, что это царица Тийя, затем богиня Мут, современная наука видит в ней царицу Мутнеджмет. Сам же Волошин назвал её царицей Таиах.

Я пересмотрел изрядное количество авторитетных источников самых маститых авторов в поисках значения этого слова, но ничего вразумительного у них не нашёл, кроме надуманной и ставшей хрестоматийной интерпретации имени Тийя (или Тэйя). Но я не мог поверить, чтобы Максимилиан Александрович, бесконечно бережно и свято относившийся к звукописи своих стихов, мог настолько варварски исказить имя древнеегипетской царственной особы. И почему, собственно говоря, в конце тогда ставить букву "Х"? Можно было бы и "Р", и "Н", и вообще любую другую согласную букву русского алфавита. Стоит учесть, что он был тогда молод, влюблён, а в таком состоянии очень хочется выглядеть в глазах своей избранницы загадочным и оригинальным. Вполне вероятно, именно тогда и зародилась в нём тяга к мистификациям.

В ноябре 2006 года во время экскурсии по Каирскому музею я попросил экскурсовода показать, где находится скульптура Таиах. Он долго не мог понять, что я от него хочу. Выяснилось, что никакой царицы с этим именем среди древнеегипетских венценосных династий не было. Слова "таиах" нет ни в арабском и ни в одном другом языке планеты. Тем не менее, Максимилиан Александрович воспел её в восхитительных стихах, ей посвящали стихи другие поэты, бывавшие у него в мастерской, но вопрос о происхождении этого слова до сих пор был открытым и спорным.
Существует мнение, что Волошин не знал арабского языка. Но, было бы удивительно, если бы гениальный поэт, чьё призвание – работа со словом, общаясь с организаторами выставки, не узнал произношение и значение основных терминов на новом языке.
Максимилиан Александрович был непревзойдённым мистификатором. Зная эту черту его характера, я решил поиграть с этим словом, поменять местами буквы и слоги. Прочитал его в обратном порядке. Получилось – «хаиат». И вдруг – прозрение. «Хайят» в переводе с арабского означает «жизнь»! Ведь вся жизнь мастера была тогда сосредоточена в Маргарите. Когда он впервые увидел скульптуру, будучи поражён её необыкновенной красотой и сходством с любимой, прикоснулся к ней губами, и ему показалось, что она живая. Мгновенно прояснилось, почему он назвал её «тайной тайн Египта».
Древнеегипетская «Книга Мертвых», доступная лишь посвящённым, — это книга о жизни, победившей смерть. Да и сама жизнь до сих пор это величайшая, никому не подвластная тайна. Стало понятно, почему она у него «царевна солнца». Жизнь на планете Земля – это «дочь», порождение солнечной энергии. В данном контексте обретают более глубокий смысл все остальные упоминания Таиах в лирике поэта.
Ещё одно подтверждение этой версии – рисунок Волошина под скульптурой. На нём изображён древнеегипетский корабль и под ним – не логично подразумевающиеся иероглифы, а псевдоарабская надпись, которую изучали востоковеды и не нашли в ней никакого смысла и значения. Это самая настоящая волошинская мистификация в стиле Черубины де Габриак, чья фамилия тоже может являться косвенным ключом к разгадке: последние четыре буквы, прочитанные в обратном порядке, дают «Каир». Тайной же это осталось, скорее всего, потому что он не мог причинить боль супруге, Марии Степановне в случае, если бы она узнала, КАКОЕ имя он дал скульптурному портрету своей первой жены. Это был его глубоко интимный и личный секрет, который он никому не мог бы раскрыть просто по этическим соображениям.
Всплывший из глубин тысячелетий талисман помог Волошину выжить в «ревущем пламени и дыме» Гражданской войны. Дом Поэта – единственная постройка на набережной Коктебеля, уцелевшая во время Великой Отечественной. Его сохранила прекрасная Таиах – Хайят, вечная, неистребимая ЖИЗНЬ.
Мастер ушёл, так и не раскрыв тайну этого имени. Спустя 100 лет в далёком Египте она открылась для меня и для всех влюблённых в Макса и его изумительную скульптуру.
БОРИС ГРИГОРЬЕВ

Царица Таиах в Доме поэта

Прижизненный портрет М.А.Волошина.

Художник, написавший его, дурно отозвался о какой-то женщине, и Волошин запретил тому входить в свой дом. Позже, после извинений, художник снова стал посетителем Дома, но прежнего расположения хозяина к себе вернуть не смог.

Дом Волошина с художественной мастерской и башней для астрономических наблюдений хранили сначала мать поэта Елена Оттобальдовна и сам Волошин, потом Мария Степановна Волошина, вторая жена поэта. 10 лет она была его супругой, а после смерти поэта долгих 44 года хранила все, что было им оставлено. Во время войны она спасла дом, предотвратив его взрыв , — советские войска, отступая, жгли, взрывали. При немцах она тоже отстояла дом, чуть не ставший «немецким штабом»: те не только не заняли его, но и дали охранную бумагу (предки Волошина — запорожские казаки и обрусевшие в 18 в. немцы). М.Волошин завещал свой дом дом в мае 1931 г. Союзу писателей РСФСР. Завещание представлено в экспозиции: «Я, М. А. Кириенко-Волошин, поэт, художник и критик, приношу в дар Всероссийскому Союзу советских писателей каменный флигель моей дачи, закрепленный за мной постановлением КрымЦИК от 29 января 1925 года за № 03945, для устройства Дома отдыха для писателей, под именем Дом поэта».

Кроме ТАИАХ царицы, в доме хранятся посмертные маски, в том числе и самого Волошина. Собрание масок говорит о многом.

«Маски расположены под скульптурой (слепком) Лаурана, в первом ряду на полке — Суриков и Л. Толстой. Маска Толстого снята Меркуровым уже после первого снятия маски неизвестным скульптором. Чтобы изменить лицо, первый скульптор измял безжизненное лицо Толстого. Поэтому маска Толстого скорее напоминает Эсхила, чем Толстого. Под полкой три маски в ряд: 1) Достоевский в посмертном ликовании, 2) одутловатая маска Петра I и 3) маска Пушкина, окруженная венком. Шестая маска страшного, как бы казненного Гоголя висит на внутреннем балконе Мастерской, налево от выхода из кабинета» (Из воспоминаний Е. Архипова).

Гипсовый слепок головы Гомера, привезенный Волошиным из Парижа:

СОБРАНИЕ ПОСМЕРТНЫХ МАСОК в Доме Волошина:

                                                                                                    Посмертная маска Максимилиана Волошина

Пишущая машинка и кресло Волошина

« Ближе к нашему времени от поэта остаются две вещи — стихи и мученическая биография. И еще иногда — вдова <…> По смерти Максимилиана Волошина от него остались — стихи, статьи, акварели, Дом и Мария Степановна. Всё вместе взятое — это и есть самое полное собрание его произведений, и все они в равной степени отмечены его печатью и есть детища его духа <…> Мария Степановна прожила одинокую бесстрашную жизнь в пустом доме, открытом всем набегам и всем ветрам. В доме этом обитали тени, и пока Мария Степановна жила в нем, оставались рядом с нею <…>В Коктебеле рассказывали две легенды о том, как Маруся появилась в Доме. По одной — Макс подобрал на дороге умиравшую от голода фельдшерицу, принес ее в дом и вылечил. А по другой — она выходила его во время смертельной болезни и осталась с ним навсегда. Ясно, что обе версии истинны, ибо свидетельствуют одно и то ж е: встречу на границе между жизнью и смертью <…> В жизнь фельдшерицы, подобранной им на крымской дороге, он вложил новый смысл и новое значение; ему посчастливилось встретить душу, способную наполниться его дыханием. <...>Но ничего не было в ней от восторженной, слюнявой ученицы-поклонницы. Она и при Максе всегда была деспотической хозяйкой, языка и голоса которой побаивались бесцеремонные гости. Она и на Макса покрикивала сердито и уверенно, что до нее позволяла себе только одна женщина — Елена Оттобальдовна, Пра, мать Макса <…> Вот рассказ близкого волошинскому дому человека (по особенностям нашего времени не могу — жаль ! — назвать рассказчика). Дом Макс «подарил » Союзу писателей принудительно-добровольно. Прижимали фантастическими налогами, угрожали вполне реальными преследованиями — « подарить » значило защититься, снять с себя ярлык собственника, отказавшись от целого, спасти часть и на эту часть получить охранную государственную грамоту. Оставив себе верх, Волошин подарил нижний этаж с пристройками писателям. Когда выяснилось, что отдыхающие внизу писатели плотно прослоены отдыхающими чекистами — власть не видела между ними больших различий: и те, и другие инженеры человеческих душ, — Волошин в гневе и ужасе убежал на берег моря. Мария Степановна бросилась за ним с истошным воплем:«Макс, веревку хватай, веревку! Нам вешаться, а не топиться! Моря не хватит смыть наш позор !.. » При Максе еще в дом пришла весть о расстреле Гумилева, о гибели Дмитриевой. Без него — о самоубийстве Цветаевой, смерти Мандельштама. В пустом холодном доме все теснее поселялись тени, Дом превращался в остров памяти. В городах — в библиотеках, музеях, издательствах — делали вид, что и теней этих не было, там снимали портреты, вымарывали имена из оглавлений, изымали с полок книжки. Память жила только тут— в изгибе Коктебельской бухты. Только здесь не пересматривали каталоги, белыми пятнами не замещали любимых лиц. Дом стоял не подвластный абсурдным наваждениям настоящего — воля маленькой, сердитой, полуголодной женщины защищала его <…>  – коллективизация и индустриализация, марш энтузиастов, если враг не сдается, его уничтожают, идет война народная, священная война, спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство, о преодолении культа личности и его последствий, — безнадежно и упорно Мария Степановна охраняла память об отмененном времени. Не было никаких гарантий, что она доведет свою хранительскую деятельность, да и просто свою человеческую жизнь, до обычного конца. Но она об этом не думала. Макс был мистически прописан в коктебельском краю. Профиль его — с очевидностью, именно его профиль, — не какое-нибудь там надуманное отдаленное сходство —нависает над бухтой и теперь, как нависал задолго до его рождения. Утром и вечером, выходя на террасу, Мария Степановна ежедневно видела перед собой знакомый светлый контур в воздухе. Радость это была или мука? Что были для нее эти встречи ?.. Но так или иначе память выстояла и победила беспамятство. И хранительнице памяти уже можно было уйти». (Наталия Рубинштейн, ДОМ БЕЗ ПОЭТА)

                                                                                                                                      Могила М.А.Волошина

Бюсты в Доме Волошина

Александр Трифонович Твардовский

                                                                                                  Поэт Александр Твардовский на пепелище родного дома на хуторе Загорье
                                                                                                            (ныне деревня в Починковском районе Смоленское области)

http://www.roslavl.ru/history/favorit/t … zagore.htm

ЗАГОРЬЕ. ХУТОР - ХУТОРОК (В. Д. САВЧЕНКОВ)

"...Для всякого художника, в особенности художника слова, писателя, наличие этой малой, отдельной и личной родины имеет огромное значение" (А.Твардовский).
   
ЗАГОРЬЕ – хутор, место рождения А.Т. Твардовского; в настоящее время – мемориальная усадьба семьи Твардовских. Хутор был основан в 1910 г., когда глава семьи Т.Г. Твардовский приобрел через Поземельный крестьянский банк с выплатой в рассрочку десять с небольшим десятин земли пустоши Столпово. Отсюда в 1928 г. А. Твардовский ушел в Смоленск, решив серьезно заниматься литературной деятельностью. В марте 1931г. семья Твардовских была необоснованно репрессирована и вывезена в числе других «спецпереселенцев» на средний Урал, после чего хуторские постройки были постепенно разобраны. Реставрационно – восстановительные работы на хуторе Загорье начаты по решению исполкома Смоленского областного Совета народных депутатов от 1 сентября 1986г. и завершены в 1987г. Усадьба восстановлена по воспоминаниям и при непосредственном участии братьев поэта – Ивана Трифоновича и Константина Трифоновича. В мемориальный комплекс вошли жилой дом со скотным двором, сенной сарай, кузница, баня («черная»), колодец, пруд с мостками, небольшой сад.
Было бы непростительной ошибкой не воспользоваться свидетельствами родственников поэта, не прикоснуться к мельчайшим подробностям, касающимся истории создания родового гнезда на бывшей пустоши Столпово. Так родилась задумка карты – схемы усадьбы Твардовских до 1931 года. Со старшим братом поэта, Константином Трифоновичем, я поддерживал переписку на протяжении многих лет. Cам он не раз подчеркивал: надо обязательно все на месте определять (мелиораторы до неузнаваемости нарушили ландшафт), только на местности, только с участием Ивана Трифоновича Твардовского, который по просьбе руководства областного музея – заповедника в 1986 году приехал на малую родину для восстановления хуторской усадьбы, для воссоздания интерьера дома. Практически всю мебель, за исключением венских стульев изготовил собственными руками…       
И вот сделан план участка, «имения», как шутливо величал Трифон Гордеевич свою землю, добытую обильным, «крутым и жестким потом». В своей «Автобиографии» А.Т.Твардовский пишет о том, что это был «клочок» земли, весь в «мелких болотцах», поросший «лозняком, ельником, березками», что «на кислой, подзолистой, скупой и недоброй», хотя и облагороженной упорным трудом земле, «Жилось скудно и трудно».

С 1909 года Твардовские здесь начали пускать корни. Трифон Гордеевич бывал наездами.
    А затем уже на самом высоком месте участка под одной кровлей он поставил хатку семь на семь аршин и сарай для скота. Строение было совсем необычное, в этом может сегодня убедиться любой. Константин Трифонович по моей просьбе сделал план первой избы в Загорье (публикуется сегодня впервые), а Иван Трифонович наброски гумна, овина с подвином, что позволило воссоздать целостную картину тогдашней обстановки. Твардовские еще дважды улучшали свое жилье – в 1915 и 1929 году (уже после отъезда Александра Трифоновича в Смоленск), но это улучшение было весьма относительное, из покупных построек. Даже теперешний дом – музей не превышает размеров двухкомнатной квартиры, а проживало девять душ. Без всяких, разумеется, коммунальных удобств. С первой кузницей пришлось вскоре расстаться – заказов поступало очень мало, а, следовательно, прокормить она никак не могла (вновь кузница была построена в 1926 году). Вся надежда возлагалась на землю. С восхода до заката приходилось трудиться Твардовским. И не столько сеять, выращивать жито, сколько раскорчевывать неудобье. Из письма К.Т. Твардовского: «При покупке вся земля была под лесом, примерно 15 –летнего возраста. Так что пашню приходилось отвоевывать в прямом смысле слова при помощи раскорчевки. Все болотца были естественными угодьями сенокоса. С них брали пудов 200 сена и пудов 100 – сеяных трав. На корм шли и солома яровая, а весной частенько соломенную резку сдабривали вареной картошкой или посыпкой. Урожай обмолачивали на гумне. Последние 6-7 лет оно было без овина, не отапливалось, и цепами не молотили. Старались убрать хлеба сухими, нанимали передвижную молотилку, конную или с движком внутреннего сгорания. Молотьба длилась один день, обслуживали молотилку взаимно с соседями»…
Наиболее крупные красивые деревья Трифон Гордеевич умело оставлял для оживления усадьбы и пейзажа в целом. Кроме того, сам занимался посадками. Прежде всего, разбил сад. Каждое плодовое дерево было закреплено за отдельным членом семьи. Носило это, конечно, условный характер, но чувство гордости, чувство хозяина прививалось с детства.

Сорта яблонь раскреплялись следующим образом: за Константином – московская грушовка, Иваном – «универсальное» дерево, на котором были привиты сахарный аркад, грушовка и коробовка, за Анной – белый налив, а за матерью – грушовка, бабушка «ведала» коробовкой, отец – сахарным аркадом, Александр – также сахарным аркадом. Остальные деревца со временем усохли и их заменили яблоней – дичкой и сливой. Как видим, предпочтение отдавалось сахарному аркаду. Все сорта яблок летние, то есть для зимнего хранения не годились и продать их выгодно их тоже было нельзя. Напротив зрелого елового леса, возле межи Трифон Гордеевич разбил березовую аллею из трех рядов, посадил возле дома дубок и древовидную рябину, липки. На три четверти вручную был вырыт водоем, а также канава для стока вешних вод.
    За баней, в осиннике, собирали грибы, а на Желтой горке – чернику. Названия, которые были в обиходе у Твардовских: Большой луг, Белая и Желтая Горки, Поле под дубами, уруга (пастбище), Клин (клиновое поле), позже нашли отражение в поэзии Александра Трифоновича.

Трифону Гордеевичу приходилось метаться в поисках лучшей доли: то в Донбасс ехал, то в окрестных деревнях в кузнице работал, то отправлялся в самарские степи с тем расчетом, чтобы туда со временем перетянуть семью. Но все тщетно, обманчиво. Так что, я считаю, главный герой поэмы «Страна Муравия» - первой поэмы, которая получила всенародное признание, во многом списан поэтом с отца.
    А за хозяина в это время оставалась мать, добрейшая Мария Митрофановна, до конца дней своих остро сочувствовавшая чужому горю, чужой беде, в тяжкую годи делившаяся с незнакомыми людьми последней коркой хлеба. Эта она, Мария Митрофановна, в 1917 году, когда в доме на помощь членов семьи еще не приходилось рассчитывать, а Трифон Гордеевич был мобилизован в армию, пахала, сеяла, убирала урожай. Подрастали дети – ткала сукон, холст, обшивала всю семью, а осенью хлеб обмолачивали в три цепа – вместе с Константином и Александром. Потом домашние тяготы легли и на плечи Анны. С ранних лет дети втягивались в работу. Главной и нелегкой обязанностью была пастьба скота, и чаще доставалась Александру.

Где начало становления Александра Твардовского как поэта, где истоки его творчества? На этот вопрос по сей день ищут ответ многие литературоведы. Отец поэта Трифон Гордеевич видел в Александре кузнеца, пахаря, мысленно связывая всю его будущую жизнь с крестьянством, с землей. В оформившемся позднее стремлении сына стать поэтом он видел его «ошибку», а в отцовском неумении своевременно предугадать эту линию и настоять на своем – собственную «промашку». Но что интересно: Трифон Гордеевич, сам того не подозревая, заронил в сыновью душу неодолимую тягу к художественному слову, которая впоследствии переросла не просто в увлечение поэзией, а стала самой жизнью Александра Трифоновича.
Начиналось все с небольшой, но хорошо подобранной домашней библиотеки, где были томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, А.Толстого, Никитина, Кольцова, Ершова, Гоголя, Тютчева, Фета… Родниковая поэзия и проза. Не случайно во многих источниках упоминается о воскресных чтениях в доме Твардовских.
    «Такие вечера с громкой читкой стихов, повестей Пушкина «Дубровский», «Барышня –крестьянка», «Капитанская дочка», рассказов Горького бывали часто, - пишет в своих воспоминаниях Константин Твардовский, старший брат поэта.- Отец умело находил сильные, выразительные места и тут же удивлялся сам: как хорошо написано, сколько ума. Вот талант!..».   

Когда семью Твардовских сослали в Сибирь, осудив за мнимое кулачество, ссылки избежал лишь один Александр, живший в то время в Смоленске. Будучи даже известным поэтом, он был бессилен помочь родным. Боль-вина осталась в Твардовском на всю жизнь незабываемым упреком, не высказанным ему матерью.

Как поэт Твардовский широко известен по поэме «Василий Тёркин», стихотворению «Я убит подо Ржевом»,  и ещё тем, что он создал и возглавил журнал «Новый мир». Но мало кто знает его проникновенную лирику, посвящённую матери…

И первый шум листвы еще неполной,

И след зеленый по росе зернистой,

И одинокий стук валька на речке,

И грустный запах молодого сена,

И отголосок поздней бабьей песни,

И просто небо, голубое небо —

Мне всякий раз тебя напоминают...

Мать Твардовского - Мария Митрофановна, с чуткой, впечатлительной душой,  была родом из обедневшей дворянской семьи. В одном стихотворении Твардовский описал свое рождение (он родился в день летнего солнцестояния 21 июня):

Была уже мать на последней неделе,
Сгребала сенцо на опушке еловой,
Минута пришла – далеко до постели...
И та закрепилась за мною отметка,
Я с детства подробности эти усвоил,
Как с поля меня доставляла соседка
С налипшей на мне прошлогоднею хвоей.

А этот поэтический шедевр, посвящённый Матери, написан Твардовским под конец жизни:

       Перевозчик-водогребщик,
       Парень молодой,
       Перевези меня на ту сторону,
       Сторону — домой...
                Из песни

— Ты откуда эту песню,
Мать, на старость запасла?
— Не откуда — все оттуда,
Где у матери росла.

Все из той своей рожимой
Приднепровской стороны,
Из далекой-предалекой
Деревенской старины.

Там считалось, что прощалась
Навек с матерью родной,
Если замуж выходила
Девка на берег другой.

Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
Перевези меня на ту сторону,
Сторону — домой...

Давней молодости слезы,
Не до тех девичьих слез,
Как иные перевозы
В жизни видеть привелось.

Как с земли родного края
Вдаль спровадила пора.
Там текла река другая —
Шире нашего Днепра.

В том краю леса темнее,
Зимы дольше и лютей,
Даже снег визжал больнее
Под полозьями саней.

Но была, пускай не пета,
Песня в памяти жива.
Были эти на край света
Завезенные слова.

Перевозчик-водогребщик,
Парень молодой,
перевези меня на ту сторону,
Сторону — домой...

Отжитое — пережито,
А с кого какой же спрос?
Да уже неподалеку
И последний перевоз.

Перевозчик-водогребщик,
Старичок седой,
Перевези меня на ту сторону
Сторону — домой...

1965

Frankenstein написал(а):

    и Дядька Рача - Кот Учёный

Раджа - Racha

РАЧИТЕЛЬНЫЙ
Это слово, имеющее значение "заботливый", восходит к глаголу рачити – "заботиться, думать"

рачить - «радеть, заботиться».

РАЧИТЬ
рачу, рачишь "радеть, усердствовать", рачить – то же, зап. (Даль), петергофск. (Булич, ИОРЯС 1, 322), рачитель, укр. рачити "снисходить", блр. рачыць, др.-русск., ст.-слав. рачити , (Супр.), болг. рача "хочу", сербохорв. рачити "хотеть", словен. raciti, racim "хотеть, благоволить", чеш. raciti, слвц. racit, польск. rасzуc. Вероятно, связано чередованием гласных с реку, рок, речь; см. Младенов 558; РФВ 63, 315. Сравнивают с др.-инд. rасауаti "изготовляет, образует, исправляет", rасаnаm ср. р. "порядок, распоряжение", гот. rahnjan "считать" (Цупица, GG, 136). Невероятно заимствование из герм. – ср. др.-сакс. rokian, др.-исл. rokjа "бесnокоиться, заботиться", д.-в.-н. ruohha "забота", ruohhen "заботиться", нов.-в.-н. geruhen "соблаговолить", – вопреки Микколе (Beruhr. 156); ошибочно и произведение из *ark-, якобы варианта к *alk- (ср. лакать, алкать), вопреки Потебне (РФВ 1, 83), Преобр. (II, 187). •• [Возм., родственно лтш. erkа "мужество, энергия", erceties "бушевать"; см. Трубачев, ZfS, 3, 1958, стр. 675. – Т.]

Глагол полностью исчез из обихода, прилагательное сохранилось как архаизм.
Имя РАЧА (РАДЖА) – в смысле РОД ЖИВЫ.
Тогда РАЧИТЬ (РАДЕТЬ) – живить, оживлять, продолжать род, где желание-хотение очень даже к месту. Припоминается любвеобильный поручик РЖЕВский. Сам А.С.Пушкин - потомок боярского рода, восходившего к "мужу честну Радже".

Стало быть, КОТ УЧЁНЫЙ РАЧИТ.

Марёна написал(а):

    Как Греция и Генуя прошли,
    Так минет всё — Европа и Россия,

А раньше М.Волошин писал о Руси с любовью...

Максимилиан Волошин

Заклятье о русской земле

Встану я помолясь,
Пойду перекрестясь,
Из дверей в двери,
Из ворот в ворота -
Утренними тропами,
Огненными стопами,
Во чисто поле
На бел-горюч камень.

Стану я на восток лицом,
На запад хребтом,
Оглянусь на все четыре стороны:
На семь морей,
На три океана,
На семьдесят семь племен,
На тридцать три царства -
На всю землю Свято-Русскую.

Не слыхать людей,
Не видать церквей,
Ни белых монастырей, -
Лежит Русь -
Разоренная,
Кровавленная, опаленная
По всему полю -
Дикому - Великому -
Кости сухие - пустые,
Мертвые - желтые,
Саблей сечены,
Пулей мечены,
Коньми топтаны.

Ходит по полю железный Муж,
Бьет по костём
Железным жезлом:
"С четырех сторон,
С четырех ветров
Дохни, Дух!
Оживи кость!"

Не пламя гудит,
Не ветер шуршит,
Не рожь шелестит -
Кости шуршат,
Плоть шелестит,
Жизнь разгорается...

Как с костью кость сходится,
Как плотью кость одевается,
Как жилой плоть зашивается,
Как мышцей плоть собирается,
Так -
встань, Русь! подымись,
Оживи, соберись, срастись -
Царство к царству, племя к племени.

Кует кузнец золотой венец -
Обруч кованный:
Царство Русское
Собирать, сковать, заклепать
Крепко-накрепко,
Туго-натуго,
Чтоб оно - Царство Русское -
Не рассыпалось,
Не расплавилось,
Не расплескалось...

Чтобы мы его - Царство Русское -
В гульбе не разгуляли,
В плясне не расплясали,
В торгах не расторговали,
В словах не разговорили,
В хвастне не расхвастали.

Чтоб оно - Царство Русское -
Рдело-зорилось
Жизнью живых,
Смертью святых,
Муками мученных.

Будьте, слова мои, крепки и лепки,
Сольче соли,
Жгучей пламени...
Слова замкну,
А ключи в Море-Океан опущу.

23 июля (5 августа) 1919
Коктебель