ПЛОТЬ
род. п. -и, блр. плоць, др.-русск. плъть "кожа, цвет кожи", ст.-слав. плъть (Клоц., Остром., Супр.), болг. плът (Младенов 431), сербохорв. попут "похожий", словен. роlt, род. п. polti ж. "кожа, цвет кожи", чеш., слвц. рlеt – то же, польск. рес, род. п. рсi. Родственно лит. pluta "корка", лтш. pluta "тело, плоть, кожа", plutas мн. "голая (нежная) кожа, кожа с головы" (Лескин, Bildg. 543; И. Шмидт, Vok. 2, 36; М.–Э. 3, 359; Траутман, ВSW 227; Поржезинский, RS 4, 8; Маценауэр, LF 13, 168 и сл.). Сближение последнего с полоть (сала) сомнительно (против чего см. уже Шмидт), как сомнительно и сближение с др.-инд. plutas "плывущий" (Кто бы сомневался! - М.)
Цитата:
«Так как бочка в славянском мире (да и вообще в Европе) появилась незадолго до пражской культуры, то за разгадкой надо обратиться к той круглой таре, которую бочка сменила в своей функции отправки на «тот свет».
Там ступа с Бабою-Ягой
Идет, бредет сама собой
http://otvet.mail.ru/question/37574521
Летающая ступа из сказок: «Едет в ступе, пестом погоняет, помелом след заметает. Поднялась буря, дерева выворачивало и ломало, - прибыла Баба Яга».
Толкование: Русская деревянная ступа, применявшаяся для измельчения зерна с помощью песта, изготавливалась из дерева и представляла собой тело вращения - цилиндр конической формы, - сходное по конфигурации с обтекаемыми формами современных самолетов, ракет, торпед. Шум двигателя транспортного средства Яги для дикарей был непривычен, потому что в природе таких нет. Поэтому гул «ступы» у них мог ассоциироваться с шумом, производимым при работе пестом сразу нескольких хозяек.
А современный человек сравнил бы этот шум с ревом авиационного двигателя. Вероятно, транспортное средство было оснащено реактивным двигателем. На мысль об этом наталкивают еще и слова сказочной формулы: «метлой след заметает». Заметает - значит, место метлы где-то сзади, в направлении, обратном направлению полета. Именно здесь располагается факел реактивного двигателя. Прибытие Бабы Яги сопровождается бурей и вывалом леса, что можно отнести как на счет действия баллистической волны, так и на счет прямого воздействия реактивной струи.
С Х века славяне заворачивали умерших в бересту, а примерно с ХII века стали хоронить покойников в долбленых дубовых колодах — ступах (отсюда до наших дней дошло выражение «дуба дать» или «дать дуба раньше срока», то есть умереть).
Гробы-ступы просуществовали до начала XVIII века. В 1703 году Петр I издал указ, запрещающий под страхом смертной казни рубить дубовый лес. (Только старообрядцы упрямо долбили дуб для своих усопших). Тогда на смену захоронениям в долбленых колодах пришли похороны в сколоченных из досок гробах. Следовательно, Баба-Яга передвигается в ступе-гробу, что вполне логично для мифологического покойника (Большой вопрос – М.).
В традиционной культуре славян дуб — самое почитаемое дерево, символизирующее силу, крепость и мужское начало, кроме того, это любимое дерево громовержца Перуна.
СТУПА - СТУПАТЬ - ТОПАТЬ - ТОПТАТЬ - ТАПКИ...
Екатерина МИНГАЗОВА, научный сотрудник литературно-мемориального музея имени Достоевского: «Чем интересна эта ступа деревянная. Тем что она выполнена из дуба - это очень прочный материал, он помогал сохранить температуру продуктов, которые помещали в эту ступу, а также еще существует еще одна версия происхождения этого предмета - в 12 веке славяне хоронили покойников в таких выдолбленных из дуба ступах. Поэтому до наших дней дошло такое выражение - дать дуба, что означало умереть. Вот такое интересное происхождение. Кстати, со ступой и пестом связано много примет и обрядов. Считалось, что в ступе можно было истолочь болезнь. А во время засухи парни бросали их в колодец, чтобы вызвать дождь».
Очень давно в ступах хоронили людей в сидячем положении "в позе лотоса", потом в них стали помещать пепел умерших, и, наконец, ступы превратились в религиозные памятники. МОЩЕВИКИ по-нашему…
http://www.religiopolis.org/publication … henie.html
БУДДИЙСКАЯ СТУПА - ИСТОРИЯ И НАЗНАЧЕНИЕ
Исторические корни буддийских ступ.
С древних времен, люди отмечают места захоронений и приходят на них в знак уважения к предкам. Во многих культурах мира, после смерти известного человека, над погребением насыпали курган, чтобы будущие поколения могли прийти и поклониться кургану в память о достижениях похороненной здесь личности. Первые ступы появились в Индии еще в добуддийские времена и изначально были памятниками на могилах правителей античной Индии. Само санскритское слово "ступа" означает узел из волос" или "макушка", верхняя часть головы, а так же "куча камней и земли". Традиция кремировать тела после смерти привела к тому, что захоронений в обычном понимании не было, нужно было лишь сохранять пепел или несгоревшие останки. Поэтому в ступы помещались лишь то, что осталось после кремации. Так, постепенно, ступы превратились в реликварии, содержащие в себе останки выдающихся в духовном плане личностей.
Во время жизни Будды ступы продолжали возводиться, также и в его честь. Например, Ступу лотоса или Источника благоприятности, построил король Суддходана, отец Будды в Лумбини, Непале, месте рождения Будды Шакьямуни при жизни Будды. Она цилиндрической формы, с четырьмя или семью уровнями лотосов. В буддийских текстах упоминаются и другие ступы, построенные при жизни Будды. Это четыре реликварные ступы: две построенные купцами Бхаликой и Тапуссой над обрезками ногтей и волосами Будды, одна такая же ступа, возведенная Анатхапиндакой, и ступа, построенная им же над останками Шарипутры. Также называются три мемориальные ступы, отмечавшие путь Сиддхартхи после его ухода из дворца.
Будда хотел, чтобы после ухода, над его останками построили ступу (Махапаринирвана сутра). Он придал ступе новое значение - объекта для подношений. Подношения в данном случае делаются собственной Будда-природе, поскольку ступа символизирует ум Будды. Делая подношения Будда-природе, можно накапливать позитивные впечатления, постепенно все больше открывая ее себе, приходя к окончательному счастью, Просветлению. Сегодня далеко не все ступы являются реликвариями, поскольку не во всех хранятся телесные останки. Часто в ступу вкладывается лишь частичка священных останков, что вряд ли возможно рассматривать как захоронение. В ступе могут храниться одежда просветленного учителя, священные предметы или тексты. Реликвии вообще могут отсутствовать в ступе, она может лишь отмечать памятное место, возводиться в память о событиях священной буддийской истории, такие ступы можно назвать мемориальными, или можно построить ступу, следуя обету. Существуют и монолитные ступы пещерных храмов, которые не могут содержать в себе никакие вложения.
http://lib.rus.ec/
Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества (фрагменты)
Ведьмы
В сообщениях о женщинах, которых Пиръон посылал на небо лить воду, воспроизводя дождь, скорее всего отразились рассказы о ведьмах и колдуньях. По этнографическим данным, как у германцев, так и у славян (Афанасьев 1851; 1969, III: 427-511; Токарев 1971; Новичкова 1995; Виноградова и Толстая 1995; Виноградова 2000: 230-270; Власова 2001: 60-72; ЪорЬевиЙ 1989) именно таким женщинам приписывалась власть над дождем и вообще над погодой, а с тем и над урожаем. Немецкое название для таких колдуний - "делательницы погоды" (Wettermacherinnen), "делательницы грозы" (Zessenmacherinnen), "молниевые ведьмы" (Blitzhexen).
Средневековая охота за ведьмами, с судебными процессами против ведьм, пытками и казнями, развернувшаяся в эпоху Возрождения и особенно Реформации (Мишле 1997; Канторович 1899; Сперанский 1906; Рассел 2001), основана не столько на церковной реакции на опасные тенденции времени, сколько на массовом народном сознании, разбереженном религиозными войнами и стихийными бедствиями этой эпохи (Гуревич 1987).
На Руси сведения о ведьмах содержатся уже в Начальном летописном своде (Смирнов 1909) и обильны в сочинениях последующих веков. Особенно сильными считались в народе киевские ведьмы. За повелениями своего властелина они слетались на Лысую гору, что на левом берегу Днепра, - туда, где когда-то стояли идолы богов (впрочем, Лысые горы, да и кумиры на них, были и в других местностях Руси). Иными словами, это были как бы низшие распорядители из ведомства бога-громовика, посредники между ним и людьми. В финских рунах колдун прямо аттестован "сыном бога-громовика Укко" (Афанасьев 1969, III, 442-443). Главные периоды активизации ведьм в России - Святки (конец декабря - начало января) и Купало (24 июня), т. е. солнцевороты (Афанасьев 1851: 107; Власова 2001: 64-65). Дальше мы увидим, какое значение эти дни имели в культе Перуна.
У древних германцев ворожба считалась постыдной для мужчин, обвинение в ворожбе могло навеки опозорить мужчину и воспринималось как тяжелое и оскорбительное обвинение, означавшее, что мужчина обабился, утратил мужское достоинство (Grimm 1835: 559-560, 606, 1026, 1040-1042). Но обратиться к ворожее было не позором и для мужчины. По Фритьофсаге, сыновья конунга Бели наняли двух ведьм и те, поднявшись на утес, возбудили морскую бурю на погибель Фритьофу (Афанасьев 1869, III: 445).
На Руси ворожбой не брезговали и мужчины. Все же русская летопись подчеркивает, что волхвованию предаются преимущественно женщины. Колдун назывался у восточных славян волхвом, колдунья, ведьма - волховью. "Паче же женами бесовская волъшвания бывають; искони бо бес жену прелсти, си же мужа; тако в си роди много волхвують жены чародейськи, и отравою и инеми бесовськыми козньми" (Смирнов 1909: 225). По сведениям этнографов, на Украине верили, что ведьмы могут скрадывать дождь с неба и держать его в завязанных крынках или бадьях (Афанасьев 1869, III: 449-450). Поэтому, когда дождь долго не орошал полей, крестьяне хватали баб, заподозренных в колдовстве, и устраивали им испытание водой: с камнем на шее топили на веревке в омуте и следили, потонет или нет. Тонувшую вытаскивали и оправдывали, а в непотопляемой опознавали ведьму, забивали ее насмерть и топили силой (Афанасьев 1869, III: 510; ср. Ефименко 1883; Канторович 1899). Предполагалось, что как земля не приемлет колдунов, так вода не приемлет ведьм (Успенский 1982: 82).
В древней Руси происходило то же самое. Серапион, владимирский епископ XIII в., укорял паству: "Молитесь и чтите я (ведьм. - Л. К.), и дары приносите им, ать (пусть) строят мир, дождь пущають, тепло приводять, земли плодити велять...". Но и на смерть, продолжал епископ, осуждаете их без справедливого суда, без опроса свидетелй (послухов): "вы же воду послухом поставите, и глаголите: аще утопати начнеть - неповинна есть, аще ли попловеть - волховь есть" (Mansikka 1922).
В мифологии европейских народов ведьмы ездят (или летают) верхом на помеле, метле, кочерге, на березовом полене, на песте, на улье (т. е. на бревне). Метла, помело, заметающие путь, Баба- Яга в ступе - яркие образы, но общим для всех этих "средств передвижения" является палка, жердь, которая и представляет основу средства. А в сердцевине этих представлений лежит не особое отличие ведьм, а магия, имевшая применение и вне одиозных деятельниц. Рассмотрев этнографические материалы, Б. П. Кербелайте (1996: 342-343) пришла к выводу, что эти рассказы отражают реальные магические действия в быту. Например, у русских был обряд, называемый "вьюнины": группы женщин верхом на метлах объезжали те дома, в которых жили молодожены. На Украине для изгнания нечистой силы хозяйка дома, отстояв в церкви вечерю в Чистый четверг (страсти) и принеся домой горящую свечу, раздевалась догола и, сев верхом на помело, объезжала на нем магическим кругом дом и двор (Зеленин 1991: 392). В Литве женщина, пришедшая спросить, можно ли посылать сватов, подъезжала к столу на метле - этого было достаточно, чтобы хозяева поняли цель ее визита. Утром в праздник летнего солнцеворота (т. е. на Купалу) литовские женщины проезжали верхом на метлах по деревне и объезжали коров, чтобы те давали больше молока.
Палку, на которой эти женщины ездили, они называли "конем". Название это, как полагает Кербелайте, имело в фольклоре эротическое значение и в переносном смысле означало фаллос. Так, в русских сказках девушка, с которой переспал герой сказки, посланный за молодильными яблокам, проснувшись говорит: "Ах, невежа приезжал, да в моем колодце своего коня напоил". В русской свадебной песне из Сибири "В подклеть идти" поется:
Благослови,
Хозяин-господин,
Пролубку долбить,
Каурку поить...
Кербелайте предполагает синонимичность понятий 'древо' и 'конь' (1996: 346-347), но я бы мог к этому добавить и прямую связь понятий 'фаллос' и 'конь': на современном российском тюремном жаргоне "посадить на красного коня" или "посадить на кожаного коня" означает 'оттрахать', 'вы..ать' (собственные наблюдения). Ведьмам средневековые обвинители приписывали половые сношения с демоническими существами - инкубами. Так или иначе явная ассоциация езды женщин на палке-коне (то есть ведьм) с сексуальными действиями и брачной обрядностью налицо. Впоследствии будет рассмотрено, какое это может иметь значение для увязки ведьм с культом Перуна. Пока удовлетворимся этой, по правде сказать, еще очень слабой выявленностью данного аспекта: отдельные метафоры в узких, отдаленных друг от друга сферах...
Бочки
Широко распространено было поверье, что эти "жены чародейськи", сиречь волхови, ведьмы, летают в поднебесье, в колдовских целях льют из горшков и чаш воду, вызывая этим дождь, бросают в воду кремневые ("громовые") стрелы, накликая этим молнии, и катают бочки, "разрыв которых производит грозу и бурю" (Афанасьев 1865, I: 581, 1869, III: 443). Катают бочки!- совсем как Пиръон на Кавказе. А Пиръон имел какую-то власть над женщинами, заставлял их подниматься на небо и лить оттуда воду. Таким образом, катание бочек привязано на Кавказе к Пиръону - Перуну, богу грозы, не случайно (разбивание, правда, не представлено в вайнахских текстах, но в европейской этнографии связано с катанием бочек).
Эта привязка подкрепляется прямой связью бадьи с громовиком у ведийских ариев, при чем примечательно, что в данном случае этот громовик там не Индра, а его архаический прототип, тезка Перуна - Перкуна Парджанья.
В гимнах Ригведы (1999: V, 83,8; VII, 101,4) молящиеся призывают Парджанью:
Поднимай огромную бадью!
Выливай (ее)!
Пусть хлынут вперед выпущенные ручьи!
Пропитай жиром землю и небо!
Да будет хороший водопой для коров!
На ком покоятся все существа,
Три неба, (из кого) трояко струятся воды... -
Три бочки для поливки
Во все стороны льют по каплям обилие сладости.
Разбивание бочек с колдовской целью "разрешения вод" не было прерогативой волховей (позднейших ведьм). Они, вероятно, пользовались своими чарами лишь для разовых поворотов погоды в нужную сторону - аномальных, так сказать, по спецзаказам, в нарушение естественного хода. Для обеспечения же нормального ежегодного "разрешения" небесных вод на весну и лето обряд совершали всем миром, видимо, в определенные календарные сроки. Обычай коллективного разбивания бочек сохранялся на Руси долго, и церковь рассматривала его не как безобидную забаву, а именно как языческий обряд. Под 1358 г. в Новгородской летописи записано обязательство отказаться от этого обычая: новгородцы "того же лета целоваша бочек не бити", а в Никоновской летописи (ПСРЛ, X: 230) текст более развернутый: "Того же лета новгородци утвердишась межи собою крестным целованием, чтоб им играния бесовскаго не любити и бочек не бити". И позже, при Иване Грозном, в 93-й главе "Стоглава" (1861: 264-267) порицаются игры и плясания "над бочками и корчагами".
Рыбаков в примечании (1987: 689, прим. 72) отметил: "Обычай битья бочек не выяснен".
Как выглядел этот обряд, мы можем себе представить по описанию аналогичного обряда в XIX в. у хорутан Зильской долины. В каждой деревне стояла на площади почитаемая липа; к дереву привешивали бочку; юнаки на конях скакали вокруг липы, стараясь на всем скаку попасть палицей в дно бочки, пока, наконец, бочка не рассыплется. А в это время остальные селяне пели обрядовые песни (Афанасьев 1865: 589).Палица - оружие, заменяющее в эпосе отживший боевой топор-молот (или булаву) бога-громовика (и в средневековой Индии ваджру стали изображать именно палицей). Тот факт, что бочку поднимали не на любой предмет, приближающий ее к небу (скажем, на крышу навеса, на перекладину качелей и т. п.), и не на любое дерево, а на особо выделенное, почитаемое дерево, побуждает подозревать, что это дерево рассматривали как воплощение "мирового дерева", связывающего землю с небом.
У А. Н. Афанасьева (1865, I: 581) приведенное ведическое обращение к Парджанье рождает ассоциацию со славянскими выражениями "льет как из ведра", "лье як з бочю", и можно было бы сопоставить их с обрядом разбивания бочек, но выражения эти могут быть и простыми сравнениями (вполне естественными также без всякой мифологической подкладки), а в записях об обряде нет никаких указаний на то, что в бочках содержалась вода, хоть вряд ли такой любопытный факт избежал бы особого замечания информаторов. Значит, в смысловой мотивировке обряда он уже далеко отошел от непосредственной реализации симильной магии, либо воображаемый объект, высвобождаемый из бочки при разбивании, изначально мыслился иным - более широко и обобщенно представляющим природные стихии или вообще как-то иначе с ними связанным. Соответственно может выявиться и иное решение вопроса о связи этого мотива с Перуном.
Для прояснения этого обстоятельства нужно расмотреть два ряда даных:
а) что известно по фольклорным источникам культового происхождения (волшебные сказки) о содержании специально разбиваемых бочек;
б) когда еще в обрядах полагалось высоко устанавливать бочки и вообще как-то использовать их в ритуале.
Этому будут посвящены два следующих раздела.
2. "ЦАРЬ САЛТАН" И РУСАЛКИ
Царица в бочке
В русских сказках бочка фигурирует как сосуд, в который бедняк заключает своего злыдня (злую участь, недолю) или злыдней с целью от них избавиться. Он обманывает богача (вариант: богатого брата), из жадности тот добывает или открывает сосуд, и недоля мигом прицепляется к нему. От нее нельзя избавиться иначе, чем передав ее кому-нибудь - так как колдун не может перед смертью избавиться от своего тяжкого уменья (и не может умереть иначе), чем передав его кому-нибудь. Глубинный смысл этих поверий - в том, что различие участей, их неравенство, существование добрых долей и злых, легких и тяжких, извечно, и они не могут исчезнуть, могут лишь перераспределяться.
Это старый мотив - он представлен в апокрифе о Соломоне, "како закопа беси в единой дельве (яме)". Истоки сюжета находят в талмудических и арабских притчах. Нас здесь интересует лишь восточнославянское оформление сюжета: бочка в качестве вместилища, она брошена в болото, злыдня подлавливают, защемив ему руки в расщепленном дубе (Сумцов 1913), дуб же - дерево Перуна. В указателе Арне - Андреева это мотив № 735 "Две доли", в Сравнительном Указателе Сюжетов -Разбивание бочки здесь не представлено, и в контексте данного исследования мотив "злыдней в бочке" интересен только как фольклорное свидетельство применения бочки в качестве средства избавиться от нежелательных субъектов.
Ближе к нашей теме оказывается другой мотив - дети в бочке. Этнографически он представлен в Литве, где на Заговенье обливали водой девушек или подростков, которых в бочке возили по деревне (Кербелайте 1996: 344). Но мифологический вариант более популярен и разветвлен в русском фольклоре. У Н. П. Андреева этот мотив (№ 707) называется "Чудесные дети", в Сравнительном Указателе Сюжетов - 707 (СУС 1979). Он нередко соединен с мотивом (№ 675 по Арне - Андрееву) "По щучьему веленью". Суть сказки в том, что по колдовскому слову мужичка (тут и использован мотив "По щучьему веленью") царица забеременела в отсутствие царя (мотив чудесного зачатия). Она обвинена в прелюбодеянии, да еще ведовском - с невидимым "инкубом". По другим вариантам, царь не отсутствовал, но родилось необычное дитя - со знаками сверхъестественного происхождения: божественного (солнце во лбу, месяц на затылке, или по колено ноги в золоте, по локти руки в серебре) или звериного (сходство с определенным животным в какой-то части тела). Последний вариант (звериный) у современных сказочников слабо использован; но по крайней мере так излагают дело царю завистливые старшие сестры царицы, которые тоже оказываются при царе (видимо, как старшие жены, что сильно удревняет весь сюжет).
Обвиненную царицу на сносях или уже родившую (тогда вместе с сыном или 9 сыновьями) заключают в бочку, а бочку, засмолив, пускают по волнам. Царевич растет в бочке не по дням, а по часам. Сюжет использован Пушкиным в "Сказке о царе Салтане". У Пушкина, как и в народной сказке, все оканчивается счастливо. Бочку прибило к берегу, царевич "вышиб дно и вышел вон". В конце концов царевич, вернувшись, опознан и воцаряется на отцовском троне. До Пушкина сказку использовали на Древнем Востоке и в Эгейском мире сочинители царских родословных - для обоснования законности власти некоторых узурпаторов (вроде Саргона и Персея): конструируя чудесное рождение, узурпатора представляли вернувшимся законым наследником трона (Аполлод., 2.4.4; Drews 1974).
Е. Аничкова (1927) проделала "Опыт критического разбора происхождения Пушкинской сказки о царе Салтане". В качестве возможных источников она упоминает восточные сказки - бурятскую сказку о Шанхисе (Чингис-хане) и гуннские предания об Аттиле, в которых засмоленную бочку пускают по морю. Три сестры царицы взяты из "Тысячи и одной ночи", султан - из повести Чосера о Констанции, только в этой повести пускают по морю не бочку, а неуправляемый корабль. В русских допушкинских лубочных сборниках сказка об Амадусе отправляет героя в бочке по морю. В других русских сказках чудесные дети - близнецы. В одной из сказок фигурирует царь Салтан. Аничкова считает, что прозаическая запись сюжета пушкинской сказки о царе Салтане, сделанная самим поэтом и опубликованная Анненковым в числе сказок няни Пушкина Арины Родионовны, скорее всего является просто прозаическим переложением готовой пушкинской сказки или ее проектом.
Среди сказок Арины Родионовны могла быть такая сказка, но данная запись слишком близка к стихотворению, а корни многих его мотивов прослежены вне русского фольклора. Записи истинных русских сказок начались только в середине XIX в., после Пушкина, и в них уже могут отразиться заимствования в фольклор из пушкинских текстов. Но в этих записях есть сказки о Бабе-Яге, которая обратила близнецов-царевичей в волчат и подменила их крестьянским сыном, а царь посадил жену с ребенком в бочку и пустил по морю. Выросши, крестьянский сын сумел обратить волчат в людей и помог разоблачить всю каверзу. Этот рассказ слишком далек от пушкинского текста, чтобы быть результатом фольклорного пересказа.
Есть обрывки того же сюжета, вошедшие мотивами в другие сюжеты. Так, в сказке о Марье Моревне женщины в бочке нет.
Убив царевича, змей положил его в смоленую бочку и бросил в море. Но прилетел орел, поднял бурю, и волны выбросили бочку на берег, сокол поднял бочку в поднебесье и бросил с высоты, чтобы она разбилась, а ворон принес живой воды и воскресил царевича к некой новой жизни.
Но кем были прототипы героев сказки? Мог ли царевич спастись и вернуться? Какая реальность лежит в основе сказочного сюжета?
Уже в завязке сюжета заключен ключ к разгадке. Героиня обвинена в прелюбодеянии. По нормам первобытного общества у ряда ближневосточных и индоевропейских народов это - преступление, каравшееся утоплением виновной женщины (мужчина имел право на внебрачные связи). По законам Хаммурапи (§ 143) замужнюю женщину, "если она не блюла себя, а выходила (изменяла мужу), дом свой разоряла и унижала своего мужа, эту женщину должны бросить в воду" (Волков 1914). Древние германцы навязывали изменившей жене камень на шею и со связанными руками бросали ее в болото (уже свыше 330 таких "болотных трупов" найдено археологами - см. Rehfeldt 1942; Struve 1967; Brothwell 1986). Так же, видимо, поступали и ахейцы: когда Аэропа до замужества вступила в любовную связь, ее отец Катрей хотел утопить ее; когда, выйдя замуж за Атрея, она изменила ему, он, как сказано у Софокла и Еврипида, повелел бросить ее в море (Roscher 1: 87).
У славян такой способ наказания не засвидетельствован для обычной измены. Но в сказке представлена не обычная измена. Забеременев по колдовскому слову, царица заподозрена не в обычном прелюбодеянии, а в ведовском - в сношении с невидимым, сверхъестественным существом, духом, "инкубом", как определили бы его средневековые "охотники за ведьмами". В славянском фольклоре широко представлены сексуальные связи женщин с демоническими существами - оборотнем, домовым, вампиром, умершим мужем, летающим змеем (Виноградова 1996; Левкиевская 1996). Причисленный христианством к "нечистой силе", дух этот иначе воспринимался языческим сознанием (не делавшим такого четкого различения между чистым и нечистым духами), что и отражено в фольклорном освещении. Когда колдуна, напустившего "порчу" на царицу, спрашивают, его ли сын, ответ гласит: "Нет, божий!" (Афанасьев 1872, I: 167, 411).
Какой бог предполагался отцом чудесных детей? Сказка об этом молчит, вот разве что число сыновей показательно: 9 сыновей у литовского Перкуна, 9 шагов делает перед смертью Тор, 9 клыков вепря вбито в священный дуб (находка 1975 г.), выловленный в Днепре, - несомненно один из Перуновых дубов; в другой, извлеченный из Десны (находка 1909 г.), вбито 4 челюсти молодых свиней квадратом (Болсуновский 1914; Козловська 1928; Ивакин 1979; 1981). Каждая из трех птиц, прилетавших к царевичу в сказке о Марье Моревне, появлялась сквозь потолок при звуке грома...
Так или иначе, чудесные дети - дети бога. Это сюжет, близко родственный одному из основных мифов христианства - мифу о "непорочном зачатии".
Тем не менее героиню трактовали (и с точки зрения позднейшего фольклорного сознания - несправедливо) явно как ведьму, а уж ведьмы-то, как мы видели, на Руси определенно были связаны с Перуном. При спуске героини в бочке на воду в одном из вариантов проскальзывает любопытная мотивировка: виновата - потонет, права - выплывет. Да ведь это типичная формула суда над "ведьмой", только перевернутая! А перевернутость вызвана тем, что вытягивать "оправданную" на веревке никак не возможно, потому что в основе сюжета не было оправдания - бочка уплывала по волнам насовсем, а "оправдание" приходило через воскрешение с того света в новом поколении, в ином воплощении.
У многих первобытных народов рождение необычных детей - близнецов (в данном случае сразу 9 сыновей!), уродов, детей с необычными признаками, - воспринималось как результат вмешательства сверхъестественных существ (богов, демонов) и вызывало опасения. Нередко в подобных случаях и мать и младенцев изолировали от общества, удаляли, приносили в жертву богам (Штернберг 1936: 86-92, 143 - 158; Токарев 1964: 144-146). У древних индоариев, по Шатапатха-брахмане и Тайтирия-брахмане, полагалось жертвовать богу смерти Яме бесплодную женщину, а его сестре-близнецу Ями - двойню или женщину, которая рожает двойняшек (Гусева 1977: 127). У южных славян Зечевич (Зечевий 1973) выявляет в народных преданиях память об избавлении от внебрачных детей - отправлении их к божеству в качестве умилостивительных жертв с целью вымолить лучшую погоду, то есть о человеческом жертвоприношении.
В то же время этих людей, столь явно отмеченных вниманием богов или демонов, нельзя было просто убить. С ними нередко поступали как с подлежащими удалению сакральными объектами. На Руси такие объекты (обветшавшие иконы и церковные книги, высохшие просфоры и т. п.) запрещалось выбрасывать или уничтожать. Их полагалось пустить вплавь по реке: так они приплывут в ирий, т. е. в рай (об этом рассказывает Олеарий; см. также>у Успенский 1982: 185; Агапкина 2002: 48-49). Есть и другая причина для предания ведьм воде - об этом ниже.
Таким образом, в сказке, по сути, описано происхождение русалок.
Бочка на шесте
Относительно же бочки Н. Н. Велецкая (1978: 116) пишет: "Предназначение пустой бочки, знаковый смысл ее с уверенностью раскрыть не удается". Исследовательница мельком упоминает аналогии с сербским преданием об умерщвлении стариков в бочке (1978: 78, прим. 2) и с русскими волшебными сказками, но понимает, что "более правильно отнести бочку к знакам, обозначающим предстоящую тризну: бочка могла сохраниться от языческого ритуала, когда ее наполняли хмельным напитком" (1978: 116). Это, казалось бы, подтверждается тем, что и бутылки со стопками и закуской сибиряки также клали в масленичные сани, так что вполне возможно, что у последних исполнителей обряда лицезрение бочки возбуждало именно такие ассоциации. Но бочку все-таки хмельным напитком не наполняли, хотя при таком размахе праздника это был бы не чрезмерный расход. Еще менее понятно при такой трактовке вознесение бочки на шест и ее сожжение - странное было бы обозначение предстоящего возлияния! Все-таки антиалкогольных кампаний тогда не проводили.
Но это отнюдь не странное применение бочки в похоронном ритуале, если бочку и здесь, подобно рассмотренным ранее вариантам, представляли себе экипажем для перенесения (на сей раз огненного перенесения) посланца на тот свет.
Как раз бутылка рядом с бочкой и поворачивает мысль археолога на более плодотворный путь: уж очень современный предмет. Здесь пора бы вспомнить о том, что и бочка вообще-то прбдмет не столь уж древний в славянском быту, как и все бондарное дело. Оно не могло возникнуть раньше, чем люди научились ковать железные обручи для скрепления бочек, а это означает-железный век. Само слово "бочка" (польск. beczka, чеш. be?va, сербо-хорв. бачва, древнерусск. "бъчва"), по предположению А. Стендер- Петерсена, принятому в словаре М. Фасмера - О. Н. Трубачева, заимствовано славянами из восточно-германского *bukj? в последние века до н. э., еще до готского вторжения (Stender-Petersen 1927: 289-291; Фасмер 1986,1: 202). Во всяком случае, в античном мире бочек не было. Вместо них употреблялись пифосы - огромные глиняные сосуды. Из пифоса, а не из бочки вещал Диоген.
Там, где русская сказка ставит перед несчастными изгнанниками разверстую бочку, античная и древневосточная легенды открывают им ящик, в нем они и поплывут. Из ящика ("сандука") "проговори" сербским певцам и "лепа Мара", когда вода извергла его между белых "два камени" (Фаминцын 1867: 23; Филиповий 1967: 23). В истории материальной культуры ящик, сундук гораздо древнее бочки. В Европе есть находка деревянного сундучка бронзового века (Копенов, II тыс. до н. э.) (Ebert 1925: 362, Tab. 186- 187а). Сундук плавуч, продолговат, запирается, - словом, казалось бы, по всем параметрам лучше, чем бочка, подходит для функции гроба и для насильной отправки людей по волнам. Наконец, были же лодки - сборные и долбленки!
Если для отправки царицы с чудесным сыном сказка странным образом остановилась именно на бочке, то для этого должна была иметься какая-то причина. Пропп (1946: 224) предположил, что "пребывание в бочке соответствует пребыванию во чреве рыбы", а это пережиток ритуалов инициации. Однако, от рыбы до бочки интервал слишком велик, рыба совершенно не вписывается в сюжетную линию, где ее якобы подменила бочка. У славян и родственных народов скармливание рыбе неизвестно как наказание (один раз это проделал Иван Грозный с одной из своих жен, но это был уникальный случай). Так как бочка в славянском мире (да и вообще в Европе) появилась незадолго до пражской культуры, то за разгадкой надо обратиться к той круглой таре, которую бочка сменила в своей функции отправки на тот свет. Некоторые народы Древнего Востока и Эгейского мира хоронили в огромных глиняных сосудах - пифосах, в пифос помещали целый труп. Но в Европе, и в частности у славян, для этого применялся другой сосуд - небольшая глиняная урна. Туда помещался пепел сожженного покойника.
Время полей погребальных урн было и у славян. Кремация с помещением праха в урну широко распространилась по Европе с середины II тыс. до н. э. В некоторых культурах над урнами насыпались курганы, в других - нет.
Эта традиция удержалась у славян до принятия христианства, т. е. более двух тысяч лет. "Повесть временных лет" перед началом счета лет сообщает, что "аще кто умряше, творяху тризну над ним, и възложаху и (его) на кладу (на костер), мертвеца сожьжаху и посемь собравше кости вложаху в судину малу (сосудик), и поставляху на столпе на путех, еже творят вятичи и ныне. Си творяху обычая кривичи и прочии погани...". Наш язык до сих пор хранит память о кремации: "Мир твоему праху!" (т. е. пороху, порошку, пеплу). Над могилой славяне насыпали курган. Очевидно, курган насыпали вокруг "столпа". Очень существенно, что урна с пережженными костями стояла "на столпе".
"Столп" исследователи уже давно поняли как 'столб', 'бревно', 'колонну' и соответственно реконструировали форму устройства погребения. Б. А. Рыбаков счел это ошибкой, потому что у слова "столп" в XI-XIII вв. были еще и другие значения: 'башня', 'небольшой домик', 'сторожка', 'надгробие'. Рыбаков предпочел трактовать летописное выражение как 'домовину', 'сруб', 'голубец', помещая туда урну с прахом (1987: 89-92). Он полностью игнорировал тот факт, что летописец помещал урну не в столп, а на столп. Как академик представлял себе урну, стоящую на двускатной крыше голубца? Приходится согласиться с археологом XIX в. Завитневичем (1892: 19-22), который, обнаружив в курганном могильнике остатки вертикальных столбов, так и реконструировал обряд погребения: "...на месте сожжения покойника ставили круглый столб; вокруг столба делали земляную насыпь; на вершине насыпи, на столбе, ставили урну". Только урну ставили, скорее всего, не на вершине насыпи, а в насыпи.
В таком случае понятным становится и поднятие горящей урны на шесте к колесу-солнцу: в комплексе с сожжением или утеплением Мары - это обломки разбитого более тысячи лет назад ритуала. В архетипе, как видим (как повествует летопись), у вятичей, кривичей и прочих славян-язычников (радимичей, северян и т.д.) покойника сжигали, кости складывали "в судину малу", а "судину" устанавливали "на столпе на путех". Подъем к небу на шесте, на дереве был необходимой частью отправки "на тот свет", и это представление осталось в народе (Виноградова 2000: 184- 185, 190). Виноградова (2000: 258) предполагает, что "обычай поднимать чучело "ведьмы" или символизирующие ее объекты на вершину дерева связан с широко бытующими поверьями, что в купальскую ночь все ведьмы слетаются на самые высокие деревья.
Связан-то он связан, но не в том смысле, что возник на этой основе. Так как эти поверья сами требуют объяснения, то скорее дело было наоборот - эти поверья, как и обычай подъема персонажей, связанных с миром покойников, на высокое дерево или шест, обязаны своим происхождением раннеславянскому похоронному обряду вознесения урн на столпе.
С гибелью и забвением этого похоронного ритуала связь его основных элементов распалась: куклу либо сжигают отдельно, либо вообще не сжигают, а топят в воде; обливают не пепел, а друг друга. И теперь еще чучело Купалы, Мары или ведьмы поднимают на шест или срубленное деревце и носят перед сожжением или другим способом уничтожения (Виноградова 2000: 256). Теперь поднимаемый на шесте сосуд не содержит пепла покойника, а ведь надо, чтобы содержимое не осталось без действия огня. Естественно воспользоваться горючей жидкостью - смолой; для лучшего горения целесообразно заменить глиняный сосуд деревянным (бочкой), а горящее наверху колесо подсказывает идею сжечь наверху бочку, столь же круглую.
Это сближение сжигаемых бочки и колеса (а в бочке мыслится ведьма) привело к тому, что ведьма стала ассоциироваться с колесом. В Полесье массовыми являются поверья, что ведьма может принять вид колеса. "Вщьма може претворитися в колесо, а як бити колесо, то вона претворюеться в жшку"; "Если увидишь на Купалу, як бежить колесо, дак взять и на веревку и повесить - та ведьма и умрэ!" (Виноградова 2000: 262). Применение смолы в обряде сжигания бочки с предполагаемой ведьмой интересно отразились на образе русалок. В Полесье кое-где представляют русалку вымазанной дегтем или смолой и для русалки даже фигурирует название "смолянка" ("смулянка"). Пугали детей: "Смоляна вас забере!" (Виноградова 2000: 150).
Связь купальской обрядности с русалкой этим не ограничивается. Во многих местах Белоруссии вместо слова "русалка" употребляют другое обозначение - "купалка". А в "Стоглаве" (1861: 141) купальские торжества именованы "русальями о Иванове дни". Из различных местностей России, Украины и Белоруссии происходят сообщения, что в купальские праздники русалки особенно опасны для людей. По цитатам из описаний XIX - начала XX в., приводимым Зелениным (1995: 272-273), в Белоруссии в Купальскую ночь "ни один крестьянин не поведет лошадей на ночлег: там что-то невыразимо страшное пугает коней и людей: русалки гоняются за людьми...". "Говорят, что ночью на Купалу (24 июня) души умерших - русалки - встают от долгого сна и купаются. Потом, когда взойдет солнце, они якобы сушатся при его теплоте и свете. Если солнце пасмурно, то русалки, значит, закрыли его". "Карпато-россы именуют Купало Русальем и празднуют его более в рощах".
С течением времени деформированный погребальный ритуал дробился на все более разрозненные и логически не связанные воедино обломки. Только частичные связи сохранились - одного обломка с другим. Но первый удар, вероятно, был нанесен еще задолго до принятия христианства, до гибели всего похоронного обряда кремации. Этим ударом было изъятие посланцев к богу из системы кремационного ритуала ради отправки их в ирий по воде. Именно это выбило из логической цепи ритуальных действий основное звено и привело в ход процессы естественного разрушения связей.
В ритуале же утопления, или его имитации, по-видимому, ко времени появления бочек в обиходе славян еще сохранялись какие-то четкие правила, диктовавшие заключать отправляемых на тот свет сначала в сосуд, а уж в сосуде отправлять их к богу. Иначе в качестве новой тары, более плавучей, чем горшок, предстала бы не бочка, а лодка, плот, сундук или что-нибудь подобное. Вполне возможно, что эта линия развития (от реального убиения "ведьмы" и до мифического заточения царицы с "чудесным сыном" в бочке) почти с самого начала проходила не в ритуале, а в воображении творцов фольклора, т. е. что при утоплении пришлось сразу же отказаться от горшка ввиду его малой вместимости, и если это произошло, когда бочек еще не было, то реально топили без всякого вместилища, но осмысливали это как отправку в сосуде (по образцу сожженных), и это фиксировалось в мифе-сказке, а когда появились бочки, глиняный сосуд был в тексте заменен более подходящим деревянным (вместительным и плавучим). Это значит, что никогда не плыли по волнам реальные бочки с заключенными внутри женщинами и детьми.
Если все же появились бы соображения в пользу действительной смены урн с пеплом плывущими бочками с узниками, то это означало бы, что начало бондарного дела у славян дает terminus post quem для прототипа русалок.
Поскольку и в сказке, и в ритуале бочка оказывается непременно смоленой, напрашивается догадка, что обе линии эволюции этого мотива (ритуальная и мифо-сказочная) были как-то связаны не только в самом начале. То ли естественное побуждение засмолить бочку, чтобы она не протекла в воде, подсказало идею смолить и поднимаемую на шест бочку, то ли обработка сжигаемой бочки смолой для лучшего горения (на манер смоляного колеса) повлияла на представление о сказочной бочке как о смоленой. Иными словами, знали ли древние участники купальских обрядов, что в сгорающей наверху смоленой бочке не просто незримо присутствуют посланцы к богу, а что это те самые посланцы, которые в мифе уплыли по реке в такой же самой бочке? Знал ли когда-то сказитель мифов, что, хотя тела его героев уплыли в смоленой в бочке по реке, их духи ежегодно сгорают в такой же бочке, поднятой на шест к богу? В конце концов смола ведь могла появиться тут и там независимо. Ясно лишь, что в обеих линиях развития смоленая бочка в конечном счете заменила собой погребальную урну, что в начале обеих линий развития стоял один и тот же женский образ (проторусалка с "чудесными детьми" и "старшая русалка" Мара), что у этих посланцев одно и то же задание (выпросить воду) и один и тот же адресат.
Таким образом, за масленичной и купальской пародией на похороны скрываются прежде весьма серьезные ежегодные похороны некоего призрака. Ясно лишь, что жизненно важно было убить его, отправить на тот свет, а уж похоронить требовалось всем миром по древним, дохристианским правилам.
В очень меткой статье "Языческая символика антропоморфной ритуальной скульптуры" Н. Н. Велецкая (1984: 76) исходит из верной, хотя и не новой мысли:
"Календарные ритуалы направлены на поддержание нормального кругооборота природы в целом и благоприятных условий для роста и созревания селькохозяйственных культур, а также жизнеспособности и умножения скота (представление о нормальном кругообороте природы заключало в себе, разумеется, и благополучие самого человека, его семьи, рода, общины, народа)".
Иными словами, первобытные люди, как уже отмечено, не были уверены, что, скажем, лето наступит в положенное время и будет достаточно теплым и влажным для созревания хлебов, если его не стимулировать магическими обрядами, что солнце не спалит хлеба и т. д. Ведь сроки обычно колебались, и задержки пугали людей. Магия должна была помочь и обеспечить благополучие общины.
Эти цели характерны не только для календарных обрядов, но и для окказиональных - по случаю катастроф (засухи, мора и т. п.). "В случае нарушения нормальной жизнедеятельности в природе, несущего в себе угрозу катастрофы, отправлялись экстраординарные ритуалы". Отсюда типологическое сходство таких ритуалов (например, "вызывания дождя") с календарными.
Оригинальный вклад Велецкой в понимание таких обрядов заключается в ее идее о том, что "структура календарных ритуалов определялась представлением о необходимости отправлять "вестников" в космический мир богов и обожествленных предков в самые жизненно важные для общины моменты". Разумеется, в современном пережиточном ритуале обычно мы имеем дело уже не с самими "вестниками", "посланниками" (Велецкая их называет также "легатами"), а уже с какими-то их заменами - животными, чучелами, куклами. "Обрядовая традиция отображает не самый ритуал проводов на "тот свет", а трасформированные и деградировшие формы его, сложившиеся в результате замены посланников знаками и символами" (Велецкая 2000: 77).
). Но что-то тут в сказке Пушкина не так, если остров Гвидона это не Буян. К тому же Пушкин пишет:
